Ирина Кирилюк - И каждый вечер в час назначенный...

До меня у родителей было еще двое детей: девочка Зина, которая умерла от скарлатины, и мальчик Георгий, умерший от дифтерита. Поэтому моя мама, Антонина Семе­новна, трепетно следила за моим здоровьем, она боялась потерять третьего ребенка.

У меня была удивительная мама. Она замечательно знала не только украинский и русский языки, но и хорошо говорила по-польски, по-французски. Именно мама подарила мне любовь к музыке, поэзии, театру. Она писала стихи, пела, играла на пианино. У нее был чудесный голос. Когда к нам приходили друзья, мама садилась к роялю, а я тихонько устраивалась рядом и впитывала каждый звук свои маленьким сердцем, часто не замечая, что по щекам текут слезы. (Я и сейчас не могу удержать слез, когда звучит хорошая музыка.)

Мой отец, Иван Петрович, работал начальником желез­нодорожной станции «Одесса-дачная». Это был спокойный, обаятельный и красивый мужчина. У мамы даже были «определенные трудности» из-за его ярких внешних данных. Высокий, стройный, с шикарной белозубой улыбкой, иногда слегка ироничной, папа нравился очень многим женщинам.

Когда мне исполнилось семь лет, родители специально переехали в Одессу, чтобы дать своей девочке хорошее образование. Отцу пришлось пойти на понижение в должно­сти, он стал работать помощником начальника станции «Одесса-главная». Всю жизнь, даже когда они с мамой разошлись, он всячески поддерживал меня, но никогда не поддерживал моих театральных стремлений и часто гово­рил: «Та, тю-ю... щё ты кажэшь! Артысты — воны голодраньці. Щоб iсты — трэба добра заробляты, а артысты — це голодраньці. Будэш ходыты з торбою по дворах: «Дайтэ копіечку, дайтэ копіечку...» А ось кулінарны тэхнікум — цэ інша справа...»

Даже спустя годы, когда я стала известной артисткой, отец ни разу не пришел на мой спектакль. Ему это было откровенно неинтересно. Хорошо помню, когда наш театр был на гастролях в Кишиневе, где в управлении железной дороги отец возглавлял какой-то отдел. Подумать только, с какой гордостью он водил меня по кабинетам своих коллег: «Цэ ж гляньтэ! Народна артыстка Бепарусі! Цэ ж моя дочка! Ось, що робыться! Народна артыстка!»

Слова «народная» я за всю свою жизнь столько раз не произнесла, сколько отец за один день. Но ни на одном спектакле он так и не побывал.

Я росла очень любознательной, энергичной и активной девочкой. Порой даже «шкодной», но всегда неравнодушной ко всему, что меня окружало. Многие называли меня «Зинка-бузотерка», но тем не менее одесскую школу № 39 я закончила на «дюже добре».

Так называемая «тяга к подмосткам» у меня прояви­лась очень рано, и мне всегда хотелось что-то импровизи­ровать, танцевать, петь, читать стихи. Вспоминаю свое первое выступление. Это было на Пасху. Мне почти 5 лет. Я вышла на сцену в костюме мальчика с абсолютно лысой головой: наголо обстригли после болезни.(Сделаю отступление. В то время у меня был стригущий лишай. А как ему не быть? Если в детстве я всех грязных, бродячих и полудохлых кошек волокла домой. Это была какая-то патологическая любовь к братьям нашим мень­шим и почему-то именно в лице кошек. Удивительно, но спустя много-много лет эта любовь приведет к большому подарку — главной роли, Эржи, в любимом спектакле «Игра с кошкой». Некая странная, «родственная» связь...)

Итак, мне 5 лет. Я стою на сцене и с серьезным выражением лица чеканю:

На скамейке возле шкафа

Ниночка сидит

И своей любимой кукле платьице кроит...

Читала плохо. (Я так предполагаю.) Но уж очень стара­тельно. Так старательно, что даже заслужила продолжи­тельные аплодисменты.

Глядела в зал, и почему-то мне совсем не хотелось уходить со сцены. Словно что-то вдохнула в себя, в свою маленькую детскую душу, вдохнула какое-то состояние удовольствия быть на сцене, то чудо, которое потом всегда отзывалось во мне при виде подмостков.

И когда после школы нужно было принимать решение, моя бузотерская душа твердо знала: только театр! Но поскольку в Одессе не было театрального института, я, набравшись смелости, написала в Москву, в ГИТИС, и получила ответ: приезжайте с документами. Вот и все. Прощай, Одесса! Прощай, Черное море!

Позади остались детские печали и радости, и я вся какая-то светлая, радостная, словно наполненная «пузырь­ками счастья», полетела «покорять Москву».

Моя дорогая мамочка, втайне от отца, благословила меня. В то время они были уже в разводе, и папа долгое время даже не догадывался, что я твердо решила связать свою судьбу с актерской профессией, или, как он говорил, с профессией «голодраньців».

Помню, как я стояла на перроне, слегка растерянная, с распахнутыми глазами. Под рукой — одеяло, которое долж­на была продать, если меня не примут, чтобы купить обратный билет.

И вот — Москва!..

Тогда я еще не знала, что пройдут годы, и этот огромный город подарит мне удивительные знакомства и замечательных друзей, которые будут поддерживать меня в самые трудные минуты моей жизни.

«БОЙЦОВСКИЙ ХАРАКТЕР»

1933 год... ГИТИС. Институт театрального искусства на Малокисловском переулке (теперь этот переулок имеет шикарное название — Собиновский). Дом N 4. Приземистое желтое здание в глубине двора. За большими окнами на втором этаже — учебная сцена, которая помнит в разные времена Тарханова, Качалова, Завадского, Попова... Одни становились преподавателями, вели актерское мастерство и режиссуру, другие были желанными гостями студентов. Любопытно, что именно в тридцатые годы Немирович-Данченко распекал некоторых «художественников» за из­лишнее увлечение преподавательской деятельностью, ко­торая, по его мнению, мешала главной работе — в театре.

Никогда не забуду, с каким волнением я зашла в институт и прямо на лестнице столкнулась с Николаем Баталовым. Не сдержав восхищения, с провинциальной искренностью всплеснула руками: «О-ой!.. Та, цю, може, Вы?..»

«Што? Хто — я?» — непонимающе отступил в сторону Баталов. Раскрыв рот, я смотрела на легендарного челове­ка, которого много раз видела с экрана. Николай Баталов сыграл тогда главную роль в первом звуковом кино «Путев­ка в жизнь» (1931). Баталов сыграл образ начальника коммуны, где огромная внутренняя сила героя сочеталась с мужественной простотой и шикарной русской натурой, которую так восхитительно дополняла его улыбка. Я не знаю, кто еще в то время обладал такой обаятельной, всесогревающей и одновременно всеосвещающей улыбкой. Когда он улыбался — лицо было необыкновенно притяга­тельным и прекрасным. Природа щедро одарила Баталова: темные волнистые волосы, высокий лоб, большой красивый рот, удивительной красоты зубы и громадные темные глаза с каким-то едва уловимым лукавым отливом. А прибавьте к этому высокий рост, легкость фигуры, изящество движений, красивые руки с тонкими длинными пальцами и хороший голос. Природа дала ему те актерские данные, которые присущи большим актерам — обаяние и заразительность. Степень обаяния Баталова трудно представить себе тем, кто его не видел. Он улыбался — и улыбались все.