Юлия Варенцова - Люди неба [Как они стали монахами]

– Она согласилась с таким выбором?

– Ну, какие-то дни слез – они все-таки были, были. Тут не надо лукавить. Но знаете, в таком идеальном монашестве, в патериках мы можем читать о том, как люди уходили от своих близких, родных и больше никогда с ними не общались, а я продолжаю это общение. Не знаю, это правильно, неправильно, но в данном случае уйти в монастырь и нанести непоправимый удар для близкого человека – я не вижу в этом ничего христианского. Другое дело, что ты действительно совершенно иначе живешь. Это самостоятельная жизнь, она абсолютно не подчинена правилам и принципам мира сего, в том числе семейным отношениям, и в том числе сыновне-материнским отношениям. Хотя, общаясь с мамой, я прошу ее как маму благословить, она меня просит благословить как священника. Сначала я ее благословляю как священник, а потом я прошу у мамы благословения.

– А сам постриг вы помните? Он стал действительно таким событием в вашей жизни, который ее разделил на «до» и «после»?

– Да. Я почувствовал, что произошел вот этот водораздел. Знаете, это было сопряжено, конечно же, с облачением в монашескую рясу, надеванием клобука. И вдруг в какой-то момент было ощущение, что ты как бы выныриваешь из какой-то воды на поверхность и к кому-то кто-то обращается неизвестным тебе до этого именем. Ну, то есть ты его слышал, но почему к тебе оно обращено? Это было очень удивительно. И когда митрополит, совершавший постриг, обращается к тебе «Геннадий»: «Постригает власы брат наш Геннадий», – и ты понимаешь, что он к тебе обращается, но кто этот Геннадий? Я его еще не знаю, наверное, предстоит еще с ним познакомиться. Хотя, мне кажется, одна из важнейших вещей, которые человек должен сделать в своей жизни – у человека должна произойти встреча с самим собой, увидеть себя подлинным, какой ты есть сейчас, на самом деле. Вот это был тоже такой момент истины. Это встреча с тем, кого именуют новым именем. Кто он? И у меня, конечно, было ощущение, что как будто действительно отсеклось все предыдущее.

– И вы стали другим после этого?

– Я заметил определенные изменения уже после, наверное, священнической хиротонии, потому что для меня это как-то очень неразрывно произошло. Сначала монашеский, иноческий постриг. Это был четверг, первая седмица Великого поста. В субботу это была дьяконская хиротония, а уже в воскресенье в Новочеркасском кафедральном Патриаршем всеказачьем соборе была уже пресвитерская хиротония. Это все как-то так очень плотно произошло. Если монашеский постриг – он у меня ассоциируется с черным цветом, не в смысле трауром, нет, а какой-то такой вот новой жизнью, еще неизвестной, и с цветом этих облачений монашеских, то вот уже через пару дней это все как-то так резко преобразилось в белоснежный. Потому что священник, которого рукополагают, и дьякон – он в белоснежных ризах. Сначала в стихаре белоснежном, а потом уже и в белоснежных облачениях, как священник. И вот те слова, которые возносит в молитве архиерей, когда благодать Божия врачует все поврежденное и восполняет недостающее, да, я почувствовал, как это работает, на своей собственной шкуре. Если я где-то мог более резко на что-то отреагировать, то сейчас я чувствую, что, нет, Господь дает силы, Господь Своей благодатью покрывает. Он что-то новое внес в мое собственное ощущение, в мое собственное сердце. Теперь главное – это не просто не расплескать, а как-то дать этому развиваться, сердцу быть действительно раскрытым от действия этой Божией благодати. Ну да, действительно почувствовал, что какие-то изменения произошли. Как они действуют, не знаю, не знаю. Но как-то это действует.

– Послушание, нестяжание и целомудрие – для вас какой обет самый трудноисполнимый?

– Эти все вещи взаимосвязаны очень, и, так или иначе, все завязано на человеческой самости, на своей эгомании, на эгоцентризме: «я, я сам, мне, для меня», и все вокруг этого. От этого все пороки-то произрастают, и в том числе, и желание своей самости: я сам действую. Но, с другой стороны, понимаете, послушание – это же не инфантильность: мне благословите красной тряпочкой или синей тряпочкой стол протирать? Мне зубы чистить или не чистить? Мне, не знаю, хорошо выполнять свои дела или как прикажете? Вот, понимаете, вот тут тоже должна быть где-то мера адекватности, и не бегать за каждым чихом к своему духовнику. Есть важные вещи, которые необходимо поручать, вручать и спрашивать это благословение. И, действительно, без этого монашеская жизнь не существует. Но когда я вижу обратную сторону этого процесса, а сатана – он такой, знаете, «кудесник», он способен извратить все, что угодно, в том числе добродетель послушания, то я прихожу в такую досаду определенную.

Понятно, что я живу не в изолированном пространстве, и поэтому я вижу, что вокруг происходит. Это вопрос сохранения целомудрия ума, это не только какого-то сексуального воздержания, это вопрос вообще твоей чистоты помыслов. Нестяжание – ведь это же не только в обретении благ мира сего: машина, квартира, дача, чего бы то ни было. Это вообще требование для себя – вот я хочу себе это, это и это. Нет. Вот опять же, это все про я – Me, Myself and I, как англичане говорят. Вот этого быть у монаха не просто не должно, он должен полагать все эти усилия, для того чтобы постоянно вырастающий этот сорняк из себя выбрасывать, постоянно выбрасывать. И сам человек на это до конца неспособен, но действующая в нем Божия благодать, которой он и должен быть открытым, и открывать себя постоянно, вот она может эти сорняки вытаскивать, вырывать из человека и приводить его в настоящий образ Божий.

– Насколько вы включены в такую современную городскую жизнь? Вот вы ходите в кафе, не знаю, на фитнес?

– Я вам скажу так: как сказал апостол, мы живем в этом мире, но мы этому миру не принадлежим. Я действительно нахожусь, по ряду обстоятельств, внутри этого мегаполиса, но я не считаю себя ему принадлежащим. Для меня очень важно быть принадлежным Церкви. И все, что я делаю в своем мире, в своем окружении, оно, так или иначе, проявляет мое отношение и к мегаполису, и к тому, где я появляюсь, будь то официальное какое-то мероприятие или же, может быть, какое-то неформальное общение с молодыми людьми. Везде я человек Церкви. Еще раз повторю, это может быть в мегаполисе, это может быть в каком-то скиту.

Понимаете, этот мир нам предлагает очень много источников радости, но это все временные источники, и мы пытаемся из этих источников насытиться и заполнить ту огромную «дыру размером с Бога» [1] Жан Поль Сартр. . Дыра, в которой мы чувствуем потерянность радости, света, мира, неутешенные. Вот мы обращаемся к источникам радости этого мира, и если мы только этим заполняем свою душу, ну, тогда беда. Именно поэтому пост существует, чтобы отсечь то, что предлагает мир, и то, что дает тебе Бог увидеть во всей своей полноте.