Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Из всего того, что я читала из его стихов, рассказов, кроме рассказа «Крест», который, я не знаю, можно ли назвать религиозным, я никогда не слышала о нем ни слова о религии и о Боге. А то, что он был сын священника, это еще не доказательство того, что он верил в Бога, потому что мой отец, который был исключен из семинарии и был сыном священника, был атеистом. Очевидно, это была воля молодежи, которая в то время его окружала.

Какой-то злой человек из Литфонда разрешил директору интерната перевести Варлама Тихоновича в другой интернат, там его поместили в палату, где было человек сорок. Варлам Тихонович понял, куда его отвезли, и ему стало плохо с сердцем. Принимая его, сестра сказала: «Не жилец он на этом свете». К сожалению, она оказалась права. Через несколько дней у него начался тяжелый сердечный приступ и он скончался.

Литературная запись и публикация Татьяны Исаевой

«Воспоминания о В. Т. Шаламове». Опубликовано в журнале Литературное обозрение, 1990, №10 (по другим сведениям – журнал «Лад», Вологда, 1994). Сетевая версия на сайте Данте XX века

http://www.booksite.ru/varlam/article13.htm

Галина Александровна Воронская (1914-1992), дочь революционера и критика Александра Воронского, знакомая Шаламова по Колыме и в последующие годы, жена колымского товарища Шаламова Ивана Исаева

«Песня называется «Все не вовремя», посвящается Варламу Тихоновичу Шаламову [...] Мы тогда еще не были знакомы, и это единственная моя лагерная стилизация, я этот жанр не очень люблю, но тут просто было необходимо написать. И было очень странно, я у одного нашего знакомого пел песни, сказал, что вот у меня одна песня посвящена Шаламову. Сидел какой-то очень высокий, костлявый человек, приложив руку к уху, слушал меня. Я только сказал, что песня посвящена Шаламову, так он близко-близко подсел, почти лицом к лицу. Было очень неудобно петь, и я очень злился. А потом, когда я кончил, он встал, обнял меня, и сказал: «Ну вот, давайте познакомимся. Это я и есть, Шаламов, Варлам Тихонович». Так мы и познакомились».

«Варлам Шаламов – по архивным записям Свободы: к 100-летию со дня рождения писателя», текст на сайте Радио Свобода

http://www.svobodanews.ru/content/transcript/401018.htm

Александр Аркадьевич Галич (Гинзбург) (1918-1977), поэт, драматург, бард, диссидент

«Очень долго к ней [Надежде Мандельштам – прим. составителя] ходил Шаламов. Но тот ведь очень болен был. Надежда Яковлевна всегда так корректно ему старалась помочь. Он жил неподалеку от нас, и она подстраивала так, чтобы когда приходил Шаламов, мы в этот день у нее были. Но совершенно не для того, чтобы участвовать в разговорах. Шаламов вообще был молчалив и неразговорчив. С нами он, по-моему, никогда никаких слов не произносил. Дело было в том, что обратно мы брали такси и всегда подвозили его домой».

Из статьи Ольги Фигурновой «В этом доме легко раздавалось все», опубликована в «Общей газете». Сетевая версия на сайте sem40.ru http://www.sem40.ru/famous2/m369.shtml

Вита Иделевна Гельштейн (1921—2004), врач, жена известного московского врача-кардиолога Гдаля Гельштейна

«В компании моих собеседников оказался, к большому моему несчастью, и зловещий следопыт и архивист с Лубянки А. В. Храбровицкий. Сегодня его имя напрочь и безвозвратно забыто, а тогда он пользовался хорошей репутацией в «узких кругах» как неутомимый исследователь творчества Короленко (был женат на его дочери).[...]

В один прекрасный день, в начале декабря 1968 года, у выхода из рукописного отдела Ленинки ко мне подошел Варлам Шаламов и сказал, что не надо было общаться с АВХ, а теперь остается только поскорее уехать в Париж, пока еще не поздно...

Прекрасно зная, кто Варлам Шаламов, чьи «Колымские рассказы» до этого читал во Франции в нью-йоркском «Новом журнале», я был очень тронут и потрясен до глубины души его откровенностью и смелостью».

Ренэ Герра, «История моей переписки с Б. К. Зайцевым», альманах «Русский Мiръ», выпуск № 2, 2009. В Сети здесь http://www.russkymir.org/download/n2/07.pdf либо здесь

http://www.russkymir.org/?page_id=358

Рене Герра (род. 1946), французский славист

«К слову сказать, для меня эта повесть [«Иван Денисович» – прим. составителя] не была сенсацией, еще в 1956–57 годах к нам в отдел прозы «Нового мира» приносил свои лагерные очерки Алексей Костерин, приходил с «Колымскими рассказами» Варлам Тихонович Шаламов, мы читали, ужасались и восхищались, – но что могли тогда поделать?»

Анатолий Гладилин, «Что происходит в стране», с сайта журнала «Посев» http://www.rusidea.org/?a=10007

Анатолий Тихонович Гладилин (род. 1935), писатель, диссидент, сотрудник зарубежных радиостанций

Он представил нечеловеческий мир

В 1963 году с Шаламовым меня познакомил Валентин Валентинович Португалов. Он провел лет 20 на Колыме, и там хорошо знал Варлама Тихоновича. С этих пор я продолжал встречаться с Шаламовым на протяжении лет пяти часто, потом, до 1975 года – реже.

В это время был необыкновенно популярен Солженицын, но его вещи, и в первую очередь по сравнению с прозой Шаламова, мне не были тогда близки. У меня было представление – не знаю, насколько оно убедительно сегодня (надо продумывать заново) – что структурно, жанрово Солженицын не соответствует материалу, о котором он пишет. В 61 году вышел «Один день Ивана Денисовича», в самиздате распространялся «В круге первом». Против каких-то деталей в книгах Солженицына были серьезные возражения у тех, кто был в лагере. Скажем, он делает одним из своих героев бригадира. Но каким бы он ни был, бригадир по своему положению заставляет работать умирающих людей, он – убийца. И никакие моральные разговоры этой сути изменить не могут… Главное же, я полагал, что в мире, где кульминации нет и не может быть, где смерть разлита с первой буквы до последней, где не может быть никакого нарастания действия, никакого развития, невозможны и литературные формы, которые выработаны совершенно другими обстоятельствами и другой природой человека, а потому вводить такой материал в тургеневские структуры – изначально ложная посылка: здесь неизбежна внутренняя недостоверность художественного, да и любого другого смысла.

И это для меня бесспорно подтверждалось тем, что делал Шаламов. Здесь был не просто, как я видел, более глубокий и точный лагерный опыт, это была иная подлинность мира. Шаламов вышел из лефовского круга, где к форме относились серьезно. В 30-е годы он уже выпустил книгу очерков. Он был близок к Сергею Третьякову, к Брикам… Когда Солженицын попал в лагерь, он еще не думал о литературе всерьез. Шаламов попал в лагерь первый раз прямо из московского университета, и это был его предварительный опыт. Потом он оказался в центре литературной жизни, хотя и не был центральный фигурой. Основной задачей Шаламова был поиск формы, вмещающей доселе небывалый для человеческого сознания опыт. Естественно, форма неизбежно должна оказаться новой для литературы. Кстати, мне кажется, именно поэтому в 60-70-е его мало кто понимал. Простота и ясность Шаламова казались большой странностью и трудно воспринимались. Его читал очень узкий круг не только потому, что это был самиздат, но и потому, что русская интеллигенция в самиздате искала информации, а не литературы. Это было время литературы о лагерях – вот я в связи с Солженицыным сказал «тургеневской», но, может быть, правильней было бы сказать – народнической. Книга Евгении Гинзбург, воспоминания генерала Горбатова… Это было время рассказов о лагерях, а не понимания человеческой природы. И в этом смысле Шаламов был бесспорным исключением.