Александр Трапезников - Виктор Муравленко

В этом велика заслуга таких отчаянных путепроходцев, как Семён Дежнёв, Василий Поярков, Ерофей Хабаров, Владимир Атласов, Харитон Лаптев, Степан Крашенинников, Максим Перфильев, Стадухин, Московитин, Копылов — всех не перечислишь! Они шли через всю Сибирь, всё дальше и дальше на Восток, раздвигая границы России. Принимая в подданство ей дауров и дючеров, гольдов и эвенов, ханты и манси, юкагиров и камчадалов, чукчей и якутов, нивхов и гиляков, тунгусов и коряков… Сколько у нас народностей в России? Более сотни. И все сохранили свою культуру, свой язык, обычаи. Все малые народы Сибири, Севера и Дальнего Востока живы, здравствуют, а индейцев в хваленой Америке почти поголовно вырезали. Так кто «империя зла», скажи мне, кто «тюрьма народов»?

— Мальта, — пошутил Алексей. Но дядя Коля так разошелся, что даже не расслышал его ответа, встал и начал расхаживать по поляне, как в аудитории перед студентами (хотя кроме Леши здесь присутствовала лишь стайка воробьев, нахально клевавших остатки трапезы), продолжая громко рассуждать:

— Они не остановились на проливе, разделяющем два материка. Они двинулись еще дальше. Открыли северо-западное побережье Америки, Алеутские острова, Курилы. Стали обосновываться на Аляске, в северной части Калифорнии, поставили там форт «Росс». Шелехов и Баранов фактически стали правителями этой части Америки. Нет, что ни говори, а надо петь гимны и слагать саги о таких людях, которые бросаются в неведомые земли, плывут в утлых суденышках, пробираются сквозь тайгу, карабкаются на скалы, терпят лишения, голод, жажду, жару, стужу, одиночество, пребывают порою на пороге смерти, но не отступают от поставленной цели — покоряют природу и возвеличивают свою Родину. В этом заключена глубокая тайна жизни, которую можно выразить тремя словами: «Дорогу осилит идущий».

Это исключительные люди, неукротимые, мужественные, самоотверженные, являющие пример величия духа, несгибаемой воли, настоящие русские герои. Они оставляют в истории тот след, по которому уже идут другие, мы, обычные люди, и очень часто этот след просто затаптывается. Или, что еще хуже, — подвергается осмеянию. Не знать, не помнить об этих людях просто стыдно… Вот таким, по сути, первопроходцем, покорителем недр Тюменского края был и Виктор Иванович Муравленко.

Николай Александрович остановился, замер, взгляд его задумчиво устремился вдаль, к верхушкам вековых сосен, словно он пытался увидеть среди зеленой листвы нечто очень важное.

— А ты уже много о нем написал в своей книге? — спросил Алексей, подперев вихрастую голову ладонью.

— Мало, — сознался дядя Коля. — Хочется больше. Но всего просто не опишешь. И я ведь не писатель. Я жил там, бурил, строил. Прочувствовал всё на себе. Был вблизи от него, но не в первом и, может быть, даже не во втором, а в третьем ряду… Потом, уже когда Советский Союз рухнул, я только тогда вдруг осознал — какой масштабной личностью был этот человек. Он бы голову положил, но не допустил этого. Родина для него была превыше всего, а не почет, не деньги, даже не личное счастье. И я сказал себе: надо написать о нем книгу. Ведь никто же не сделает! Всё и так уже быльем поросло.

Нет, воспоминаний о нем много, я их все внимательно прочитал и изучил. Каждый из его соратников что-то написал о Муравленко — и Аржанов, и Великопольский, и Гаркавенко, и Запорожец, и Коломацкий, и Шмаль, и Эрвье, и Щербина, и Чурилов, и Фаин, и Протозанов, и Кузоваткин, и Кореляков, и Межлумов, и конечно же сын Сергей, и… много! Честь им и хвала за это. Есть и две книги о нем, Грозовой и Юрасовой, хотя они мне как-то не очень, скучноваты. А я хочу создать портрет человека времени, эпохи. И не скульптурную фигуру изобразить, а живую. В движении. Потому что таким он и был, беспокойным, горящим, не сидевшим никогда без дела. Я себе даже и представить его не могу в глубокой старости, на пенсии. И хочу показать, сопоставить его труды с днем нынешним. Ведь прошлое и будущее — здесь, в нас, одно без другого не существует. А нам лишь надо понять: что было, что есть и что делать дальше, куда двигаться?

— Лев Николаевич, дашь почитать-то? — с неким уважением спросил Алеша, хотя и нарочно переврал имя.

— Можно, — кивнул дядя Коля, не без некоторой радости. — Вот вернемся домой и покажу. А я тебе пока, если хочешь, стихотворение одно прочитаю, муравленковца, простого газоэлектросварщика, Миши Лаверева, о городе. — И, не дожидаясь согласия, он начал:

Николай Александрович запнулся, наморщил лоб, вспоминая.

— Ага! Сейчас…

— А там еще припев есть:

— Н-да… — сурово изрек Алексей. — Не Пушкин. И даже не Резник.

— Зато от души, искренно, — заступился за автора декламатор. — Не ваши «муси-пуси».

— Я «муси-пуси» и прочую «глюкозу» сам не люблю, это всё попса дешевая. Вот Шевчук, Кинчев — да. Ты только, дядя Коля, стихи больше не читай, ладно? Лучше своими словами, без фонограммы.

— Ну хорошо, — кивнул тот. — Я вижу, ты в поэзии ни бельмеса не разбираешься… А вырос он, Муравленко, на землях лесных самоедов, или, как их еще иначе называют — ненцев.

— Ты сейчас о городе или о человеке?

— О городе, конечно, башка еловая! О Викторе Ивановиче речь еще впереди… Эти земли присоединили к России казаки, когда стали поселяться в Сибири. Постепенно всё это происходило, медленно, не вдруг. Местные князьки и ханы — казымские, сосьвинские, обдорские, сургутские и другие признавали власть Москвы. А на самом Крайнем Севере была еще древняя и загадочная страна Мангазея, «обетованная земля» для всех русских путешественников, промысловиков и царских сборщиков ясака. Богатейшая местность, там теперь город Салехард, бывший Обдорск. Но сама Мангазея исчезла, осталась только в легендах. Почему — неизвестно. Как и Северная Гиперборея, где жили люди-исполины, оставившие следы высочайшей культуры и даже чуть ли не космических сооружений. Эти загадки истории и природы решать вам, молодым, если совсем от «Клинского» не опупеете.