Юрий Владимиров - Как я был в немецком плену [litres]

Все голландцы не нуждались в переводчике, так как их язык, по существу, тоже немецкий. Мне было легко с ними разговаривать. Для охраны голландских военнопленных в штат охранников добавили еще двух часовых. Работать голландцев водили отдельно, и нам не позволяли с ними общаться. Питание им выдавали из кухни для немецкого цивильного персонала и пригнанных из СССР гражданских лиц, т. е. наших девушек из Курской области.

Склад и кухню, откуда мы получали горячую пищу и другое довольствие, у нас отняли, зато теперь мы стали это получать в пищеблоке, где питались и курские девушки и голландские военнопленные. Для этого пришлось некоторое кухонное оборудование перевезти со старого места и запустить на новом, что потребовало не менее трех суток. К этой работе были привлечены, кроме поваров и уборщиков, «братья» Омельченко, Маляр и красавец-блондин Толя Шишов. В это время Толя успел «свести с ума» работавшую на кухне большую Аню и завести с ней «большую любовь».

Меня в эти дни вместе с шестью товарищами (Иваном Пиком, Сергеем Комсоставским, Тимой Добринским, Виктором Чайкиным, белорусом Мишей Капраловым и еще кем-то) мастер Якоб приводил без конвоира на городской вокзал. Я в основном был там переводчиком. На вокзале нас заставили выгружать из одного товарного вагона на грузовую машину мешки с ячменем и разгружать их на местном… пивном заводе «Kamenzer Brauerei». Мы получили великое удовольствие, дважды проехав до завода и обратно на грузовике по городу, увидев некоторые его достопримечательности и… выпив дважды по кружке «Malzbier» – солодового, не хмельного пива, которым нас после разгрузки мешков угощали рабочие завода – поляки и старые немцы. Под предлогом сходить в туалет некоторые наши работники сумели обследовать примыкающие к вокзалу пустыри и установили, что на них имеются сарайчики, в которых железнодорожники содержали кроликов. Ребята приняли это обстоятельство к сведению, решив, что когда в нашем жилье появится печка, можно будет сварить или зажарить кролика, а может быть, и собачье мясо, так как вокруг водилось немало собак.

…По обоим сторонам шоссе, по которому пленных водили на работу, росли яблони. Яблоки почти созрели, и кто-то из пленных догадался бросать свою колодку на ближайшую яблоню. Яблоки сыпались на шоссе, и шедшие сзади сразу подбирали их вместе с обувью товарища. Яблоки быстро делили на всех, иногда даже угощали конвоиров, которые бывали этому рады, особенно если яблоки оказывались хорошего сорта.

Первого июля внезапно при построении пленных на утреннюю поверку рядом с Томшке появился хорошо выглядевший и отдохнувший фельдфебель Хебештрайт. Поскольку, как я полагал, Хебештрайт стал высшим начальством для нашей рабочей команды, я, как её старший, посчитал нужным доложить ему строго по-военному о численности и состоянии наших людей и их готовности к работе.

И я, скомандовав строю «смирно!», подошёл к Хебештрайту строевым шагом, остановился перед ним, приставил вытянутую ладонь правой руки к головному убору и громко произнёс: «Herr Feldwebel, alle 57 (не помню, точно ли столько было) sowjetische Kriegsgefangenen, ausser drei Koche in der Kuche, sind zum Arbeitseinsatz angetreten. Alle sind gesund und arbeitsfahig (господин фельдфебель, все 57 советских военнопленных, кроме трех поваров на кухне, к использованию на работе построены. Все здоровы и работоспособны)!» Сказав эти слова, я продолжал стоять в том же положении, пока фельдфебель не произнес «Ruhrt euch (Вольно)!»

Фельдфебель, вовсе не ожидавший такого моего доклада, оказался потрясен и сразу обратился ко мне с предложением, чтобы я в будущем в случае присутствия вместе с ним высшего для него начальника – офицера докладывал последнему о своих людях перед их строем точно аналогичным образом. Для него, фельдфебеля, это будет большая честь.

А дальше он сообщил, что с нынешнего дня он опять является нашим непосредственным начальником, а Томшке переводится на другое место. В тот же день тот отбыл куда-то, и больше мы его не видели.

Всем было любопытно узнать, почему же Хебештрайт, фамилию и тем более имя которого почти никто из пленных не знал, не остался служить в Гроссрёрсдорфе на более высокой, чем при нашей рабочей команде, должности. Спросить его об этом я не решился, но как-то поговорил по данному поводу с часовым Николаусом Билком. Тот предположил, что в Гроссрёрсдорфе фельдфебель, человек чисто практического склада ума, не приспособился к канцелярской работе, и главное – там он не имел дополнительной материальной выгоды. У нас же в лагере он мог по своему усмотрению направить пленных на работу к какому-либо богатею и тайком получить за это определенную мзду деньгами или натурой. А кроме того, в лагере он имел и другие лазейки для получения различных выгод…

…На следующий день после смены коменданта лагеря аэродромное начальство привлекло нас к устройству водоёма – бассейна, из которого можно было бы брать воду для тушения пожаров после возможных налётов авиации противника (пока что их ни разу не случилось). На эту работу, где оказался и я, направили основную часть пленных.

Работу выполняли лопатами и ломами, а грунт и камни погружали в грузовую автомашину. Как только кузов заполнялся, несколько человек с лопатами взбирались на него, и машина с вооруженным шофером, выполнявшим одновременно функции конвоира, уезжала к каменоломне, куда и сбрасывали привезенный груз.

Каменоломня находилась на территории, занимаемой огородами, где тогда как раз созрели различные овощи, на которые мы пытались делать «налёты». Но шофер, а главное, упоминавшийся хозяин огородов, так и не дали нам сорвать ни одного огурца или вытащить морковку.

В это время стояла очень жаркая июльская погода. Некоторые ребята, включая и меня, приехав к каменоломне, заполненной водой, раздевались догола и ныряли в почти ледяную воду. Однако выйти из воды самостоятельно было очень трудно, поскольку берега, как на реке или море, здесь не имелось. Вместо берега была гладкая вертикальная каменная стена, за край которой почти невозможно было ухватиться. Поэтому приходилось прибегать к помощи товарищей, находившихся наверху. Мы купались и мылись в этой каменоломне обычно только в жаркие дни, даже в сентябре, с разрешения фельдфебеля и под строгим контролем часовых. Конечно, мы продолжали пользоваться лагерным душем в банные дни. Принятие горячего душа можно было совместить со стиркой верхней рубашки, которую в отличие от нижнего белья вообще не меняли. Однако выгладить отстиранную рубашку возможности не было – утюга у нас не имелось. За время плена моя верхняя рубашка совсем порвалась. Но, к счастью, от Сергея Кулешова я получил в подарок к Новому – 1944 году легкую и прочную советскую военную гимнастерку с отложным воротником.