Юрий Владимиров - Как я был в немецком плену [litres]

Кунат сказал также, что сорбам жить лучше, чем ему, так как они проживают в соседних с Каменцем деревнях и селах и имеют земельные наделы, скот и птицу. А он с семьей живет только на продовольственные карточки.

В обеденный перерыв я увидел, как к нашему очень солидному на вид товарищу Кузьмичу (Русанову Ефиму Кузьмичу) подошел старший ефрейтор и угостил его сигаретой. Увидев это, я и еще несколько пленных решили «стрельнуть» покурить. Ефрейтор вынул из кармана всю пачку сигарет и отдал её просителям, сказав, что больше у него курева нет, но он постарается принести его завтра.

Оказалось, что вездесущий Кузьмич уже несколько дней знаком с этим ефрейтором, похожим на него и лицом, и комплекцией.

Подошёл к этому немцу и я. Кузьмич назвал ему моё имя и сообщил, что я являюсь переводчиком и старшим рабочей команды. Тот назвал свое имя и фамилию. Оказалось, он не немец, а шлёнзак, т. е. поляк из немецкой Верхней Силезии. Он был ранен на африканском фронте и после частичного выздоровления оставлен служить в этом военном городке. Очень хотел бы помочь русским пленным, чем может. В дальнейшем он действительно помогал нам по мелочам, мы встречались с ним на территории военного городка почти до апреля 1945 года.

Разговаривая с этим ефрейтором, я вспомнил, что на Украине и на германо-польской границе шлёнзаки очень скверно обходились с нами – советскими пленными. Поэтому я решил и с этим шлёнзаком быть осторожным, полагая, что он, возможно, является тайным агентом или служащим Особой команды в военном городке. Но всё же я обратился к нему с просьбой приносить мне центральные немецкие газеты особенно упоминавшуюся «Völkischer Beobachter» (Фёлкишер беобахтер). И он стал приносить их мне, иногда передавая через других.

Таким образом, я имел возможность читать товарищам по-русски оперативные сводки с фронтов и иные интересные публикации. Это чтение заметно помогало мне в лучшем освоении немецкого языка. Этому особенно способствовало то, что я сразу записывал всё новое, что слышал от немцев.

За время плена я научился писать по-немецки готическим шрифтом и говорить почти без акцента. Как-то мастер Фридрих сказал мне, что «настоящий немец – это тот, который может очень быстро и чётко выговорить предложение “Фри ин Фрише Фишер фишт ди Фише” (Рано утром при утренней свежести рыбак ловит рыбу)». И я научился произносить это быстро и правильно, как «настоящий немец».

Выходной день запомнился мне тем, что перед обедом мы пообщались с девушками из Курской области, приходившими в столовую. При этом Толя Шишов, его «опекуны» Иван Астраханский и Кузьмич остановили их и, особенно заглядываясь на фигуристую и грудастую Надю, делали ей комплименты. Мы поинтересовались, как девушки живут, что у них нового. Кто-то получил письмо с родины, недавно у них побывал власовский пропагандист – выпил с ними самогонки и оставил кучу газет «Заря». Они обещали принести нам эти газеты и сдержали слово, но ничего нового я в них не нашёл.

Через несколько дней у нас была уже совершенно другая работа. Вместо подвала дома нас повели теперь на чердак под островерхой крышей. На крыше находились наклонные окна. Открыли ставни, потом застеклённые рамки, и на чердаке стало совсем светло. Мы увидели, что на полу слоем высотой до 75 см насыпана пшеница. А к задней стене были прислонены деревянные лопаты с широкой и гладкой рабочей поверхностью. Такими лопатами у нас в деревне провеивали на гумне обмолоченное зерно, бросая его высоко вверх.

Юрий объяснил, что зерно надо перелопатить, чтобы нижние слои, возможно начинающие отсыревать, оказались наверху, и чтобы пшеница и далее оставалась пригодной для размалывания на мельнице. С такой операцией я столкнулся впервые: у нас, в колхозное время, пшеницу хранили в амбарах очень большой массой – слоем значительно большим, чем 75 см.

Мы очень пожалели, что у нас в гараже нет печи, чтобы можно было сварить кашу из захваченной с собой пшеницы. Но всё же мы набрали ее в карманы, решив в обед поделиться ею с товарищами. Во время работы все непрерывно горстями ели пшеницу, хотя на ней могла быть не только пыль, но и ядохимикаты – об этом нас предупреждали. К счастью, всё обошлось благополучно. Вечером, уходя с работы, мы снова набили карманы пшеницей и совсем не удивились тому, что так же поступили и сборы, предупредив нас, чтобы мы об этом никому не говорили. Однако пшеницы они взяли значительно больше – не только в карманы, но и в рюкзаки.

В конце мая мы опять занимались перелопачиванием зерна, но не в городе, а на территории военного городка, на чердаках двух казарм. Однако теперь это была не пшеница, а рожь. В моей группе ответственным теперь стал другой – третий Юрий, совсем старый, а его помощником – Райнхольд. Юрий в перерывах давал нам с напарником – москвичом Колей Тихомировым (Маляриком) свой табак. В завтрак и обед они предложили нам присоединиться к ним, но мы, видя, что еды у них и так мало, отказались.

В общем, работа проходила вполне нормально, только вместо пшеницы нам, всегда голодным, на этот раз приходилось поедать невкусные зерна ржи, и ее захватывали с собой. Но оба мастера набрали ржи достаточно много. Конечно, они рисковали попасться, проходя мимо часового на КПП. Но время было очень тяжелое и для немцев: им приходилось кормить не только семью и близких, но и скот, и птицу. Юрий и Райнхольд, являясь сельскими жителями, были обязаны держать их в определенном количестве, строго указанном властями.

Работая на чердаке казармы, я впервые услышал мелодию и слова знаменитой тогда лирической песни «Лили Марлен» (автор текста Ханс Ляйн, композитор Норберт Шульце). Ее пела всемирно известная актриса Марлен Дитрих. Теперь, в глубокой старости, я с грустью вспоминаю прошедшие годы и иногда со слезами напеваю куплет из «Лили Марлен»: «Перед казармой, перед большими воротами стоял фонарь, стоит он еще и теперь. Так хотим мы здесь снова свидеться, хотим мы стоять, как однажды, у этого фонаря, Лили Марлен».

Мы слышали эту песню из раскрытого окна на последнем этаже казармы, где играл патефон. После «Лили Марлен» последовала без слов – только в оркестровом исполнении и в необычном для нас быстром темпе… русская песня «Стенька Разин», затем другие. Одна из них была с понравившимися мне словами: «Всё проходит мимо, всё проходит мимо, минует холодная зима, придет снова май». Естественно, в это время работу мы прекратили и слушали музыку, пока и патефон не перестал играть, и окно не закрылось.

На последней неделе мая у нас на аэродроме случилось заметное событие. В небольшой барак за проволочной оградой, который недавно был нами приведен в порядок, поселили человек 30 голландских военнопленных. Вообще, этих людей следовало бы назвать не военнопленными, а интернированными, так как, по существу, они даже не успели повоевать с немцами, которые в 1940 году молниеносно захватили их страну, чаще называемую не Голландией, а Нидерландами. В 1943 году, после сокрушительного поражения немцев под Сталинградом, в странах, оккупированных Германией, включая Нидерланды, резко усилилось движение Сопротивления. Немцы считали, что основными вдохновителями и предводителями этого движения могут стать бывшие военнослужащие, поэтому решили их заблаговременно изолировать от остального населения, арестовав и отправив в Германию. Так они и попали к нам. Среди них находился один, похожий на китайца. Оказалось, его мать была индонезийкой из нынешней Индонезии, бывшей тогда колонией Нидерландов.