Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

В последующие годы Марго, жена посла Панамы, была удостоена титула кавалерственной дамы Британской империи. Благодаря ей посольство значительно повысило свой престиж. Кроме того, она поддерживала респектабельный образ своего супруга. Амбициозный политик и общественный деятель, Тито, в друзьях у которого ходили сенаторы и кинозвезды, был, помимо всего прочего, волокитой и азартным игроком. Поговаривали, что он занимался и теневой предпринимательской деятельностью – его обвиняли в контрабанде оружия и притонодержательстве. Он любил деньги, и, когда они у него кончались, он тратил деньги жены. Ее уход на пенсию мог изменить такое положение, ограничив не только его расточительство, но и свободу жить двойной жизнью. Как выразилась Мод, «Тито всегда хотел, чтобы она танцевала еще, потому что тогда он мог и дальше увлекаться своими девицами». На следующий день Марго позвонила Нинетт де Валуа и сказала, что она может объявить об участии пары Фонтейн – Нуреев в «Жизели».

Сразу после гала-концерта Рудольф полетел в Гамбург, где выступала труппа де Куэваса. Он ужаснулся, узнав, что танцевать предстоит не в Гамбургском оперном театре, а в кабаре на Реепербан, в «центре греха». (За три месяца до того четверка юных ливерпульцев, приехавшая дебютировать в Гамбург, так же пришла в уныние, когда выяснилось, что они будут петь не в знаменитом ночном клубе «Кайзеркеллер», а в тесном полуподвальном стриптиз-клубе. Именно в Гамбурге «Битлз» научились эффектным приемам, начали экспериментировать со стимуляторами и придумали прическу, которую потом переняли «экзы» – молодые экзистенциалисты.) Но Рудольф, не знавший ни о молодежной культуре города, ни о тогда крайне засекреченных гей-клубах, невзлюбил Гамбург с первого взгляда. Его неоновая яркость и откровенная торговля сексом, когда проститутки, подсвеченные розовым, выстраивались в окнах на Хербертштрассе, «очень расстраивала» его. Таким же огорчительным стало и открытие, что ему придется танцевать партию принца Дезире по очереди с Сержем Головиным, который был занят в первом действии. Почти все время он «в отчаянии» сидел в своем гостиничном номере. Как-то утром ему сообщили, что у него гость. К нему пришел друг Тейи, Аксель Мовитц.

Узнав, что 23-летний выпускник Гамбургского университета необычайно красив, Рудольф сразу же пригласил гостя подняться к себе в номер. Когда Аксель вошел, танцовщик сидел на кровати, обернувшись лишь узким полотенцем, и провокационно улыбался.

«Было ясно, что он предлагает мне воспользоваться возможностью». Но Акселя не только не влекло к ровесникам – «тогда моим знакомым было лет 15–16» – его подавлял звездный статус Рудольфа. «Я стал импотентом от благоговения». Они решили пойти куда-нибудь позавтракать и, обнаружив много общего, провели вместе весь день. Непрестанно разговаривая (по-английски, так как Аксель бегло говорил на этом языке), они обсуждали европейский балет, а также эстетику, философию и труды Брехта, на котором Аксель специализировался. У Рудольфа на все имелось свое мнение. Аксель, страстный балетоман, дружил с историком балета Сирилом Бомонтом и регулярно покупал книги в его лондонском магазине.

Он повел Рудольфа в гамбургский магазин балетной книги и, желая показать ему живописную сторону города, устроил ему экскурсию на озеро Альстер. Когда они гуляли по западному берегу, где находились роскошные виллы XIX в., смотрели на яхты на воде, Рудольф вдруг в изумлении остановился при виде красного флага. «Это знак опасности, – объяснил Аксель, отчего танцовщик расхохотался. – Он еще не оправился от шока после своего побега из России».

Вспомнив свой короткий роман с Хайнцем Маннигелом в Восточном Берлине, Рудольф провел остаток недели с молодым немцем, в обществе которого чувствовал себя совершенно непринужденно. Речь об общем друге заходила редко, и Рудольф почти не проявлял к нему интереса. «Тейя для Рудольфа потускнел; он был одержим Эриком Бруном».

В тот день, когда Рудольф должен был выйти на сцену в «Спящей красавице», рабочий сцены, закреплявший декорации, потянул не за тот рычаг, и сработали огнетушители. Целых двадцать минут, поскольку механизм препятствовал отключению, сцену заливало пеной. Рабочие и артисты схватили ведра и принялись вытирать и спасать то, что еще можно было спасти. Раймундо в слезах оценивал ущерб, причиненный его прозрачным декорациям, но Рудольф, которому все равно не нравились ни костюмы, ни декорации, отнесся к происшествию злорадно: «В тот миг мне совсем не было жаль», тем более что отмена вечернего спектакля означала, что он может полететь в Мюнхен на премьеру «Лебединого озера», где Эрик танцевал с Соней Аровой.

В Гамбург Рудольф вернулся с Эриком, которого представил Акселю как «своего близкого друга». Студент приготовил изысканный обед на троих, но вскоре понял, что Бруну неловко: «Он сразу догадался, как мне хочется быть с Рудольфом». Аксель не сомневался относительно взаимной страсти танцовщиков: «Чтобы это почувствовать, достаточно было взглянуть на них. Из них вышла очень красивая пара». Тем не менее он ужаснулся, когда Рудольф перед уходом сказал ему: «У Эрика нет билета на сегодня. Ты не мог бы отдать ему свой?» – «Я побывал на всех его представлениях и очень огорчился после его слов. После приезда Эрика у него не осталось на меня времени».

Следующим местом гастролей была Италия, где Рудольф с радостью танцевал с приглашенной звездой Иветт Шовире, которая во Франции считалась такой же национальной героиней, как Эдит Пиаф; ее бурно приветствовали во всем мире. В 1958 г., когда Шовире гастролировала в России с балетной труппой Парижской оперы, Рудольф находился в зрительном зале и видел, как ее трижды вызывали на бис после «Умирающего лебедя»: «Удовольствие для нас». Когда их впервые познакомили в парижской студии, он поцеловал балерине руку с глубочайшим уважением, а за обедом, когда они сидели рядом, очень серьезно «наполовину по-английски, наполовину по-французски» говорил о том воздействии, какое оказало на него ее выступление.

Воплощение парижской стати, Шовире, длинноногая, томная, женственная, с лебединой шеей, соединила в себе три разные школы. Легкость она приобрела у итальянцев, а силу и лиризм – у русских. Ее редкая способность сплавлять классическую четкость исполнения с романтизмом сделала ее одной из величайших Жизелей своего времени. Она заметила, как Рудольф все время наблюдает за ней. Но, если вначале он побаивался ее, как только они приступили к репетициям, он сразу же испытал такое чувство, «будто они танцевали вместе всю жизнь». Шовире чувствовала то же самое, и в следующий раз, когда она исполняла ту же роль, она послала Рудольфу открытку со словами: «Жизель без тебя – не Жизель».