Уильям Грейвс - Американская интервенция в Сибири. 1918–1920 [Воспоминания командующего экспедиционным корпусом] [litres]

Ходили слухи, будто бы японцы разместили свои войска так, чтобы никто не мог прийти на помощь Гайде, и что они не позволили бы его войскам выйти с территории железнодорожного вокзала, где держали их, как в мышеловке. Я так и не получил какой-либо достойной доверия информации, которая позволила бы мне обвинить японские войска в нарушении нейтралитета.

Розанов не мог удержаться, чтобы не обвинить американцев в том, что они не соблюдали нейтралитет. Он писал: «Дважды за ночь американцы открывали пулеметный огонь по правительственным войскам».

Я знаю, что эта часть его доклада является ложью.

К часу или двум утра 18-го стало известно, что Розанов преуспел, Гайда побежден, хотя он и его сторонники еще оставались на железнодорожном вокзале, который Розанов обстреливал со своего маленького эсминца и полевой артиллерией.

Во время этого боя я стал свидетелем поразительного мужества некоторых русских солдат. Русские установили пулемет на пересечении двух улиц без всякого прикрытия. У противника, очевидно, их было несколько, и очень скоро человек, занявший место у пулемета, был убит. Не пытаясь передвинуть пулемет или как-то защитить его, это место занимали другие, которых убивали одного за другим. Я видел это из окна своей спальни, и, сколько я ни смотрел, солдаты без малейшего сомнения добровольно шли туда, где их ждала неминуемая смерть.

Около четырех или пяти утра в мою штаб-квартиру пришел чешский генерал Чечек, который рассказал, что войска Розанова загнали Гайду и его людей в угол железнодорожного вокзала, и попросил, чтобы я пошел с ним и потребовал передать Гайду чехам. Мне было жаль Гайду, но я сказал Чечеку, что не могу принимать участия в боях, за исключением тех случаев, когда речь идет о защите жизни и собственности в соответствии с договоренностью, достигнутой на вчерашней встрече союзных командующих.

Рано утром Гайда получил легкое ранение и сдался. Присутствие чехов безусловно повлияло на действия Розанова в отношении Гайды. Они не позволили бы Розанову зверски расправиться с Гайдой и теми немногими сторонниками, которые оставались с ним, как он поступал со многими русскими, попавшими к нему в руки. На вокзале были захвачены восемнадцать или двадцать русских, принадлежавших к различным организациям Владивостока. Люди Розанова взяли этих молодых людей, вывели их с вокзала и предложили немедленно вступить в войско Розанова. Все они ответили, что лучше тысячу раз умереть, чем присоединиться к этой банде разбойников. Их завели на вокзал и приказали спуститься вниз по лестнице, ведущей в подвальное помещение. Когда они стали спускаться по ступенькам, их всех перестреляли. Это происходило в присутствии нескольких людей, среди которых были американцы.

21 ноября я телеграфировал в Вашингтон:

«От американского Русского сервисного корпуса я получил свидетельства о том, что люди Розанова отказались оказывать помощь раненым. Вместо этого они оставили их на несколько часов лежать на холоде под дождем и снегом, а сами пошли на склад, где тоже были раненые, и перебили их. Есть сообщения и о других убийствах, но я не могу подтвердить достоверность этих сведений. Представитель Розанова заверил меня, что женщины и дети не пострадали.

Под руководством социалистов-революционеров было сформировано правительство под названием Директория Сибирской областной думы с господином Якушевым в качестве председателя, генералом Гайдой в должности командующего, господином Моравским и полковником Краковецким в качестве членов Директории. Своей конечной целью оно назвало установление власти Учредительного собрания. Никого из этих людей нельзя было отнести к большевикам, как нельзя считать большевистским и само восстание».

В ходе боя полковнику Краковецкому и еще четверым сторонникам Гайды удалось бежать. Они прорвались через охрану у дверей американской штаб-квартиры и попросили защиты. Это поставило меня в весьма щекотливое положение, поскольку мы понимали, что выгнать их из штаб-квартиры – это все равно что отправить на смерть. Я знал, что моя штаб-квартира не может рассматриваться как американская территория, поэтому не мог полагаться на это, защищая их.

В то время во Владивостоке находился адмирал Роджерс, командовавший азиатским флотом. Он сказал, что этих людей можно рассматривать как имеющих право на убежище, и предложил мне сообщить об этом в Вашингтон. Я с радостью согласился на предложение адмирала и в ожидании ответа из Вашингтона передал их под защиту полковника Ф. В. Багби из 31-го пехотного полка. Я отправил телеграмму 18-го и 19-го получил следующий ответ: «Государственный секретарь и военный министр единодушны в том, что вашу штаб-квартиру нельзя считать американской территорией».

Еще до того, как пришел ответ на первую телеграмму, я отправил вторую: «Розанов расстреливает пленных. Если я передам людей, находящихся в моей штаб-квартире, Розанову, все они, или как минимум некоторые, будут расстреляны. С точки зрения укрепления американского престижа было бы очень желательно считать мою штаб-квартиру американской территорией».

Я понимал, что, если отдам пленных Розанову, это будет практически равносильно убийству, поскольку русские сторонники Колчака не следовали практике цивилизованных народов. Я знал, что в отношении этих людей не будут соблюдаться права военнопленных, действовавшие во время мировой войны. Я хватался за любую возможность потянуть время и убеждал себя, что меня оправдывает необходимость дождаться ответа на вторую телеграмму, который, как я понимал, уже не придет.

Полковник Багби, которому я поручил охранять пленных, был очень честным добросовестным офицером с высокими идеалами и отличался отменным здравым смыслом. Однажды вечером, когда я сидел у себя в кабинете, охваченный тревогой за судьбу пленных, он вошел ко мне, отдал честь и сказал: «Генерал, пленные сбежали».

Я не мог выразить ему, как рад. Собственно говоря, я ничего не мог ему сказать, но за всю свою жизнь не испытывал такого облегчения, как после доклада полковника Багби. Я решил, что не буду сообщать об этом в Вашингтон, поскольку все равно ничего не могу с этим поделать. Меня очень позабавило, что 10 декабря, через двадцать дней после того, как мне сообщили, что у меня нет законных оснований держать этих пленных, я получил из Вашингтона следующую телеграмму: «Следуя общим принципам гуманизма, Государственный департамент советует вам дать пленным возможность покинуть вашу штаб-квартиру до того, как встанет вопрос об их выдаче».

Это выглядело как попытка подготовить алиби на случай, если позже возникнут неприятные вопросы. На самом деле не знаю, что бы делал, если бы не здравый смысл полковника Багби, потому что, отдай я этих пленных Розанову, они были бы мертвы уже по меньшей мере за двадцать дней до того, как я получил эту телеграмму.