Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 2

Увы! Подавляющее большинство, особенно солдаты, подняли руку за продолжение речи.

На лице солдата-оратора торжество. Уже на узаконенном основании развивает агитационную большевицкую речь.

К эстраде пробирается сквозь толпу офицер милиции с пятью солдатами, на рукавах повязки.

— Довольно, сходите! Я вас арестую!

Оратор побледнел.

— Товарищи! — завопил он. — Я вам говорил правду, а буржуи за это меня арестовывают!

Толпа заволновалась:

— Как так арестовывать?!

— На каком основании?!

— Товарищи! Заступитесь!!

— В чем дело, гражданин офицер? За что вы его арестовываете?

— Он, господин управляющий, пять раз совершил кражу! А кроме того, и дезертир!

— Не выдавайте, товарищи!! За правду!!

Что тут поднялось! Громадная толпа солдат насела на патруль:

— Не сметь его трогать!

— Мы вас!!

Патруль поднял ружья… Из солдатской среды повысовывались руки с револьверами. Вот-вот начнется стрельба…

Делаю нечеловеческие усилия, мечась по эстраде, чтобы привлечь на себя внимание. Путем страшного напряжения голоса мне, наконец, удается перекричать ближайших. Замолкают. Понемногу кольцо замолкающих ширится, и я уже могу говорить.

— Граждане!! Будьте же разумны! Не оскверняйте нашего праздника побоищем. Уладим дело мирно!..

Толпа понемногу затихает, хотя кое-где еще бурлят.

— Гражданин офицер! Я вас прошу отложить арест на завтра. Сегодня — день свободы, и никого не надо свободы лишать! Очень вас прошу об этом!

В толпе заревели:

— Правда! Правда!

— Сегодня — никаких арестов!

Офицер, вероятно, и сам в душе был рад представившемуся случаю с честью выйти из трудного положения. Кивнул в знак согласия головой.

Патруль уходит.

— А вы, — говорю злополучному большевику, — больше не скажете ни слова. Не позволю! Исчезайте!

Он скрылся в толпу, о чем-то еще жестикулируя.

Тем временем внимание народа отвлекается выезжающим из двора кортежем: четыре процессии направляются в четыре части города. Впереди каждой — оркестр полковой музыки. Затем — около десятка разукрашенных цветами и лентами экипажей. В них сидят банковые служащие с походными кассами и в белых туалетах наши барышни. У всех — через плечо красные ленты. Кортеж сопровождают цепи велосипедистов на разукрашенных машинах.

На площадях и людных перекрестках процессии останавливаются. Музыка оркестров собирает народ. Ораторы произносят речь, приглашая покупать «Заем Свободы». И облигации раскупаются. Часто дают и пожертвования.

Эстрада на главной площади привлекает все новых ораторов. Попрежнему толпится слушающий их народ. Выступают и приехавшие в Ржев матросы Черноморского флота, они тогда ездили по фронту и тылу агитировать за продолжение войны. Принималось, что это делается матросами из патриотических побуждений. Мало кто знал, что их поездка субсидировалась правительством. Интеллигентные люди в матросской форме — они умели производить на солдат впечатление.

Что-то опять поддело Канторова. Увлеченный речами матросов, он вдруг выступил, но под совершенно другой личиной. Произнес с эстрады сильно патриотическую речь. Как будто демагога Канторова подменили… Речь имела потрясающий успех. Пока толпа ревела от патриотического восторга, один из публики, бывший наш банковый электротехник, сбегал к себе на квартиру. Канторов как раз кончал. За ним выскочил на эстраду электротехник:

— Граждане! Вот мои серебряные вещи! Собрал трудами всей жизни.

Он поднял над головой подстаканник, серебряный бокал, часы и еще мелочи из серебра.

— Все жертвую родине!

В толпе поднялся гул…

— Нет! Еще не все!

Расстегнул рубаху. Снял крест с цепочкой.

— И его отдаю родине! Больше у меня уж нет ничего!!

Толпа всколыхнулась, загудела. Со всех сторон потянулись руки с кольцами, браслетами, часами, портсигарами, брошками, просто деньгами…

Канторов, электротехник и еще несколько человек из публики принесли мне свои шапки, заполненные этими пожертвованиями.

Лицо Канторова — лицо именинника:

— Порыв-то был какой… Чисто Мининский…

За ними приплелась какая-то старушка. Принесла мне семейные реликвии — чиновничью шпагу и несколько орденов:

— Хранила как память о покойнике муже. Теперь жертвую их родине!

А близ эстрады центром внимания стал разукрашенный фургон еврейской общины. Я разрешил им выступать под условием, что все пожертвования они передадут нам. Евреи выделили из своей среды очень недурных ораторов и обильно собирали пожертвования и от евреев, и от русских.

Наступила вторая половина «дня». В обеих частях города были устроены народные гуляния. На нашей князь-федоровской стороне им руководил я; на другой стороне — А. П. Попов.

Вешенский опять уклонился от активного участия. Оставаясь в здании банка, он контролировал операции кассы с продажей облигаций.

На бульваре, над Волгой, собралось столько народу, что трудно было протолпиться. В киосках опять шла продажа «Займа Свободы», а, кроме того, в разных местах был устроен американский аукцион в пользу сиротского приюта.

Продавали, что только ни придется. Но наибольший успех имела продажа портретов Керенского. Положительно, Керенский был тогда кумиром истерических масс. Один из ораторов поднял его портрет над головой:

— Граждане, мы все живем своей жизнью, заботимся только о себе… А вот он один, страдалец, болеет душой за родину и все думает о нас!

Заревела толпа, и портрет Керенского, стоивший нам полтинник, был продан за сто двадцать рублей.

Студенты устроили свой киоск в виде кузницы Циклопа. Посадили в нее действительно одноглазого кузнеца. При каждой продаже билета «Займа Свободы» кузнец ударял молотом по наковальне: выковывалась, мол, свобода…

Особенно хорошо торговала на американском аукционе еврейская община и продавала за высокую цену всякий вздор.

Нельзя было обойтись без эстрады, и опять начались речи. Выступали с патриотическими речами матросы. Не удержался, конечно, и Канторов. Он уже стал любимцем толпы, и, как только встал на эстраде, поднялись крики:

— Хорошенько буржуев!

— Валяйте их!

Канторов самодовольно улыбался. Эти выкрики указали ему, как и о чем сейчас говорить. Пошла большевицкая агитка:

— Буржуи теперь благоденствуют… Но скоро наступит для них час расплаты. И уже не синие мундиры жандармов будут их защищать, а синее небо равнодушно будет смотреть на валяющиеся за городом их трупы с остекленевшими глазами!

Рев восторга солдатской черни, крики негодования других.

Обращаюсь к одному из матросов:

— Пожалуйста, выступите! Скажите что-нибудь, чтобы загладить тягостное впечатление от этой речи.