Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 2

Матросов тогда встречали приветливо. Он говорит и хорошо говорит, но настроение большинства уже увлечено выступлением Канторова.

Над нашим банком, стоящим у входа на бульвар, вспыхнула громадная электрическая вывеска: «Заем Свободы». Тогда во Ржеве электричества еще не было, кроме двух частных электрических станций, в том числе нашей. Поэтому огненный плакат являлся невиданной диковинкой. Он сиял целый месяц, пока к нему не присмотрелись и перестали обращать внимание.

Все же праздник закончился благополучно.

Было уже за полночь, а мы уже из постелей слышали несмолкавшие крики на бульваре. Утром выяснилось, что сельский батюшка, который выступал у нас на рынке оратором, опять выступил с действиями. Из остатков публики он образовал охотников на американский аукцион. Когда нечего стало продавать, батюшка пустил свои вещи: сначала часы, потом цепочку, даже шляпу… Его пример заразил других. Утром батюшка мне сдал приличную сумму денег.

Для уездного города результат дня можно было считать блестящим. Недаром в местной печати этот день был назван «днем гордости Ржева». Мы продали облигаций займа на один с четвертью миллиона рублей. На золото это тогда составляло, благодаря падению бумажного рубля, около 400 000 рублей. Не все, разумеется, было продано на площадях и улицах; значительные партии были закуплены организациями и обществами. Кроме того, на собранные пожертвования мы приобрели и передали на содержание сиротского дома облигаций на пятнадцать тысяч рублей. В пользу сиротского дома мы обратили все пожертвования драгоценными вещами, которые были разыграны затем в лотерею, за исключением золотых вещей, отправленных в центральное управление, в фонд на нужды родины. Конечно, этот успех создался только благодаря дружному порыву, с которым работали все — и чиновники, и сторожа, и солдаты банка.

На другой день явилась ко мне многочисленная делегация от ржевского купечества с наивной просьбой:

— Уймите, Всеволод Викторович, Канторова!

Что мог сделать я? Им, привыкшим к зависимости, благодаря кредитованию от управляющего Государственным банком, казалось, что страшнее кошки зверя нет…

— Господа, вы ведь знаете о бессилии временного правительства справиться в Петрограде с большевицкой агитацией? Разве вам не знакома вся история с особняком Кшесинской? Как же я могу в Ржеве устранить большевицкую агитацию, корни которой в Петрограде, когда там им мирволят Керенский и компания! У меня ведь, кроме средств убеждения, никаких средств нет.

Евреи собрали на гулянии большие суммы. Им стало жаль расстаться с деньгами. Решили меня обмануть и не передавать собранной суммы, хотя это было для них обязательным как условие, под которым я разрешил их участие в «дне».

Но среди них оказался один порядочный человек, который этим возмутился. Он имел собственное предприятие и в услугах банка не нуждался, а был просто против вероломства. Придя ко мне, открыл карты заправил еврейской общины, и в последующее время ставил меня в курс их тактики.

Когда прошло достаточное время, а евреи денег не передавали, я послал им требование об этом.

Приходят два делегата от общины: студент, все время выступавший на митингах, и пожилой еврей, упорно молчавший при всех переговорах со мною.

— Еврейская община решила послать всю собранную сумму господину Керенскому.

— Керенский здесь решительно не при чем! Разрешение на сбор пожертвований под нашим флагом дал я, извольте и деньги возвратить мне.

— Мы должны посоветоваться с общиной…

Через два дня приходят:

— Община решила передать вам половину собранных денег, а другую половину переслать господину Керенскому.

— Оставьте господина Керенского в стороне! Извольте возвратить деньги, чтобы не вынуждать меня на нежелательные самому меры.

— А что вы сделаете? — встревожились делегаты.

— Вот что! Если вы, господа, в течение двух дней не принесете мне денег, я расклею по всему городу отчетное объявление по устройству «дня» и напечатаю в нем, что еврейская община, вопреки условию, пожертвованных денег не возвратила.

Обещать напечатать в ржевской газете я не мог: газета, как и полагалось, была целиком в еврейских руках.

Делегаты были угрозой смущены. Еще бы, это не могло бы не возбудить против евреев население.

— Мы должны посоветоваться с общиной!

Мой информатор сообщил, что угроза сильно не понравилась евреям, но и подействовала. На совещании община решила попытаться все же еще поторговаться и вернуть мне, если это окажется возможным, только часть денег, оставив себе остальное. Но если я останусь непримиримым и можно будет думать, что я приведу свою угрозу о распубликовании отчета в исполнение, то делегаты уполномочивались возвратить мне все.

— Мы вам, господин управляющий, вот уже и принесли часть денег!

— Части я не приму, должны возвратить все! Даю вам последнюю отсрочку — два часа. Если в течение этих двух часов деньги не будут мне принесены полностью, я отсылаю в набор свое объявление и — можете в этом не сомневаться — обязательно расклею его!

— Так мы должны же посоветоваться со своими…

— Вы слишком уж много раз советовались, а у меня нет времени, чтобы тратить его на праздные разговоры. Помните — только два часа!

Через два часа приносят мне четыре тысячи рублей.

— Теперь это уж все, господин управляющий!

Сколько они собрали в действительности, для меня осталось скрытым. Но убежден, что вернули не все. Далее пререкаться не было почвы, да и четыре тысячи для сиротского дома было кое-что.

В последующие праздничные дни я стал посылать выездные отряды чиновников в окрестные уездные города с походными кассами займа. Предварительно в этих городах создаваемые посредством переписки местные комитеты вели подготовку ко дням «Займа Свободы», беря за образец нашу организацию, с соответственными сокращениями.

Сначала дело шло, но потом становилось все хуже. Большевизм среди войск делал громадные успехи. В Старице нашим чиновникам местные солдаты-большевики устроили враждебную демонстрацию, и после этого настроение у наших служащих упало. Выездные «дни» пришлось прекратить.

А из Петрограда нам все слали и слали воинственные иллюстрированные плакаты с лозунгами — «Война до победного конца».

Эти плакаты мы были обязываемы расклеивать по городу, но толку не получалось. Я посылал с расклейкою наших солдат, они возвращались разочарованные:

— Ничего нельзя сделать, господин управляющий! Только наклеим плакат, его тотчас же срывают… А солдаты кричат нам: «Пущай сами воюют до победного конца, — кому надоть! А мы больше не хотим».