Улукбек Чиналиев - От кетменя до мундира посла. Страницы жизни семьи, республики, страны

Моя жизнь могла сложиться по иному узору, если бы после окончания восьмого класса родители пристроили меня в какой-нибудь техникум. Как раз такой случай подвернулся: в нашем городе намечались приемные экзамены во Фрунзенский политехнический техникум. «Надежды, что ты сдашь вступительные экзамены, у меня нет, но попытайся», – обратилась ко мне мама. Мы условились с Тариэлем, что он пойдет на экзамен вместо меня, однако в последний момент сдрейфили. Пришлось продолжать учебу в школе. В эти годы появились первые признаки хрущевской оттепели. Старший брат где-то раздобыл опубликованный рассказ «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, мы читали его взахлеб. Непривычно было читать то, что многое из жизни заключенного рассказывали взрослые, те, кто был знаком с бытом тюрьмы, расположенной в центре нашего города. Под влиянием зарубежных журналов, французских и итальянских фильмов стали происходить изменения и во внешнем облике людей. Один из признаков этих перемен был плащ «болонья». В нем было что-то западное, киношное, просто-таки невыразимо современное. Плащ предполагалось носить с туго затянутым поясом и конечно же с поднятым воротником. Да, еще обязательно с непокрытой головой. Это сразу создавало романтический образ: одинокая личность, вечерний город, дождь и неоновые рекламы отражаются в мокром асфальте. Этот «джентльменский набор» поймет только тот, кому тогда было 16–20 лет, кто насмотрелся западных фильмов, начитался современной прозы. Позже, уже в семидесятые, в одной из песен Высоцкого промелькнуло: «Мои друзья, хоть не в болоньи, зато не тащат из семьи…» То есть имелось в виду, что «болонья» – это одежда для обеспеченных. В эти же годы появились нейлоновые рубашки. Их носили в 40-градусную жару. Типичный портрет молодого человека тех лет: темные брюки-дудочки, остроносые туфли, белая нейлоновая рубашка, аккуратно причесанные черные волосы, со взбитым коком, сверкающим от бриллиантина, и вперед на танцплощадку в парк. А там парни с гитарами, ударными установками, синтезаторами ублажали слух. Мы знакомились, влюблялись, дружили, страдали, ревновали. Под музыку кружилась голова от счастья. Мы танцевали танго, вальс, шейк и рок-н-ролл.

Запах сирени вызывает воспоминания о тихом чувстве к девушке. Учились мы с ней в разных школах. Ожидания возможной встречи, которая могла произойти только на спортивных занятиях. Будет ли она сегодня, пройдет ли вблизи и, может быть, взглянет на меня? Десятилетия спустя я пришел к дому, где она жила с родителями, но на месте дома построили ресторан. Хотел найти ее могилу на кладбище, узнать было не у кого. Зашел в школу, намерение посетить класс, в котором мы учились, не исполнилось, через него проходит коридор и далее стены новой пристройки. Красный уголок, спортивный зал в ту пору казался нам просторным, ныне совсем тесный, сохранились. Протекавший через территорию школы арык высох и завален грунтом. Молодое поколение учителей не помнит наших педагогов. Только старая техническая сотрудница вспоминает ушедших наставников, нашу классную руководительницу Ангелину Андреевну Шарову. Когда она входила в класс, – это заставляло ребят прекращать веселый хаос, вытягиваться в струнку. Широкие светлые глаза оглядывали всех, безошибочно – по наклону головы, опущенным плечам, нервным пальцам определяя жертву урока. Она находила подход к каждому, знала бесчисленное множество способов вернуть витающих в облаках и фантазиях.

В моем семейном архиве сохранилась фотография, на которой запечатлены выпускники школы на встрече с преподавателями. Первый ряд вторая слева Ангелина Андреевна Шарова, рядом с ней и директором школы Анной Семеновной Моисеевой Борис Аверков, крайняя справа Валя Фиш, мы с ней сидели за одной партой. Вторая слева стоит Майя Ванюкова, дочь нашей квартальной, о которой я рассказывал ранее, четвертая слева стоит бессменная староста класса Нина Чеснокова, я и Виктор Романов стоим через одну из девушек от Нины. Спустя много лет, работая руководителем столицы Кыргызстана, я принимал граждан по личным вопросам, очередным посетителем оказалась Анна Семеновна. Они с мужем, участником войны, инвалидом, проживали в одном из многоэтажных домов без лифта. Наша встреча вышла далеко за рамки официальной беседы, вспоминали школьные годы, уроки литературы, патриотизма, нравственности, которые она преподавала нам. Пришло время сдавать экзамен, и я оказал, как и многим другим, поддержку этим скромным, заслуженным людям.

Как прав был Жан Жак Руссо, говоря, что есть срок жизни, перейдя который начинаешь пятиться, идя вперед. Я чувствую, что уже пережил этот срок и начинаю другой период. Пустота преклонного возраста, ощущаемая мною, возвращает в сладкую пору первых лет жизни. Старея, я опять становлюсь ребенком и охотнее вспоминаю о том, что делал двенадцатилетним, нежели о том, что делал тридцатилетним. То, что уже позади, увеличивается, а то, что еще впереди, становится короче. И уже мало возможностей совершить что-либо.

Неумолимо приближались выпускные экзамены, до которых оставался год. Я размышлял, какой выбрать путь, если продолжить учебу, то в каком вузе? Не без влияния старшего брата, который почти ежедневно писал письма с места срочной службы, к сожалению, утраченные. Выбрал подготовку к продолжению учебы в институте. Эти планы могли осуществиться только после того, как я наверстаю упущенную учебную программу по литературе, математике, физике и химии. Оставалось определить план ежедневной работы. Именно в этот период я прочитал автобиографический роман Джека Лондона «Мартин Иден». Едва ли нашлось нечто иное, способное оказать влияние на меня, как эта книга. Слова с книжных страниц превращались в образы, обогащая мою жизнь и ломая барьеры времени и пространства. Эта мотивационная книга, говорящая простым, понятным языком о том, что на какой бы точке отсчета ты не находился, какие бы карты не сдала тебе судьба при рождении, ты можешь подняться. Улица меня научила, что бывают игроки, хорошо играющие и при не слишком хороших картах, а бывают и те, у кого все наоборот. Даже если карты выпали замечательные, можно все потратить, все проиграть. Это и есть наша свобода, которая зависит от нашего терпения, разума, трудолюбия и смелости. Когда наступали минуты сомнений, я вновь перечитывал роман, и каждый раз как в первый. Он укреплял мою веру в том, что преграды преодолимы и мои возможности соизмеримы с желаниями.

Я установил для себя твердый распорядок суток. Подъем в 4:00 утра, повторение предметов предстоящих уроков, зарядка, школа. После занятий обед и вновь учебники, отдых через каждый час 10 минут и так до полуночи. На сон отводилось 4 часа. Один день в неделю – безделье, такой режим сохранялся весь год. Чтобы избежать наставлений матери, которой такие упорные занятия казались опасными, я делал вид, что своевременно ложусь спать. Инстинкт матери всегда безошибочен. С этого времени чтение учебников для меня стало чем-то вроде жажды, которую ничто не могло утолить; я поглощал книги и в равной степени питался сочинениями философскими, историческими, физико-математическими. Устраняя пробелы понимания предметов, я нашел ответы на сложные вопросы, изложенные простым и понятным языком. Размышления над прочитанным дали мне возможность впитывать их в себя, чтобы затем исследовать их сущность. Постоянные умственные упражнения приучали к углубленному мышлению, в 1965 году я окончил школу с отличными результатами. Моему отцу исполнилось 60 лет. Он мог уйти на пенсию. Однако в семье было три студента: к тому времени я поступил в МВТУ имени Н.Э. Баумана на факультет «Автоматизация и механизация производства» и два школьника. Тогда мы не задумывались о том, как могли родители с доходом ниже среднего, из глубокой национальной окраины, одновременно обучать пятерых детей в высшей и средней школах. И только сейчас, прожив более четверти века в условиях либеральной демократии, мы осознаем, что это могло произойти только при советской власти, при наличии социальных стандартов, которые она обеспечивала для своих граждан, независимо от места проживания и национальной принадлежности. К тому же отец придерживался принципа: никакая бедность, никакая занятость, никакое человеческое величие не избавляют его от обязанности кормить и самому воспитывать и учить своих детей.