Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Разговор короткий:

— Старосельский! Требую, чтобы ты в течение суток совсем выехал из губернии.

Слышишь? Иначе — я тебя повешу!

Гул одобрения со стороны военных спутников.

В тот же вечер Старосельский выехал в Тифлис искать защиты у наместника. Защиты этой он не нашел и обратно в Кутаис уже не вернулся [475].

В эту пору я впервые познакомился со Старосельским. Высокий, сутулый, с сильно торчащими ушами, в очках, он произвел впечатление только весьма посредственного человека.

Поговорили о предании Старосельского суду, но это оказалось трудным и щекотливым делом. Потеряв службу, Старосельский уехал в Париж, где стал фотографом. Говорили, что его дела пошли недурно. Через несколько лет он умер [476].

Одновременно с отъездом Старосельского из Кутаиса исчез из города и флигель-адъютант, исчез так же таинственно, как и появился. Долгое время даже не знали, кто он такой. Впоследствии расследование выяснило, что это был самозванец, военный фельдшер. С горизонта он исчез окончательно.

В Кутаисскую губернию после Старосельского был отправлен генерал-губернатором Алиханов-Аварский. Этот боевой генерал суровой рукой, несмотря на постоянную охоту за ним с бомбами, стал выводить революцию. Покушения долго не удавались. Но через несколько месяцев, когда Алиханов был уже на другом месте, в Александрополе, разрывом брошенной в него бомбы был убит и сам Алиханов, и случайно ехавшая с ним в экипаже жена генерала Глебова [477].

Политический террор на Кавказе постепенно замирал. Подстрелы и бомбометания еще продолжались, но они чаще применялись к экспроприациям, чем к политическим убийствам.

Первая революция, в самом ее начале, отозвалась с Кавказа особенно громкой нотой в виде восстания в Гурии [478], прозванной в свое время по этой причине «авангардом русской революции». Закончилась же эта революция также раздавшимся с Кавказа особенно громким аккордом, в виде знаменитейшей из экспроприаций — ограблением в Тифлисе, на Эриванской площади, транспорта денег Государственного банка. Этот, к несчастью удавшийся, грабеж дал средства будущим большевикам просуществовать и даже расцвести за границей вплоть до времени, когда Великая война позволила им выступить и стать хозяевами несметных богатств России.

В один из светлых летних дней, в средине июня 1907 года, шел я в одиннадцатом часу утра через Эриванскую площадь, направляясь на службу в военно-народную канцелярию наместника, которая тогда была уже переведена на Сергиевскую улицу в Сололаках.

На площади было много народа. У здания, в мавританском стиле, Тифлисской городской думы стояло на бирже около десятка извозчичьих фаэтонов. Здесь же расположился на охране спешенный казачий разъезд, с привязанными к коновязи лошадьми. Трамваи со звонками проносились по площади. Нарядная публика пересекала площадь, направляясь к излюбленному женщинами караван-сараю. Деловые люди спешно шли с портфелями по тротуарам. Была обычная обстановка Эриванской площади в такое время дня, и ничто не предвещало, что площадь и ресторан «Тилипучури», помещавшийся в подвальном этаже караван-сарая, уже заняты людьми с бомбами и револьверами.

Позади показались верховые казаки. Это был маленький конвой, окружавший два экипажа, везших деньги из почтово-телеграфной конторы, расположенной на Лорис-Меликовской улице, в тифлисское отделение Государственного банка, которое помещалось в Сололаках же, поблизости от Эриванской площади, на Фрейленской улице. В передней линейке ехали с деньгами в железном ящике двое чиновников банка; во втором, в фаэтоне, — два вооруженных солдата стрелка.

Едва я прошел шагов двадцать от угла, где помещался магазин Сегаль, по Сололакской улице, как раздался необычайно сильный, оглушительный взрыв. Такого сильного взрыва, при бомбометании, я никогда раньше не слышал. Затем — один за другим — еще несколько взрывов… И началась от площади прерывистая стрельба, заглушаемая время от времени новыми взрывами бомб.

Остановиться в этой адской обстановке было нельзя. От площади, по Сололакской улице, уже неслась в дикой панике толпа, увлекшая и меня. По улице неслись вскачь пустые фаэтоны. Панику эту в первый момент я объяснил себе тем, что в казачью команду, стоявшую у думы, бросили бомбы, как это в Тифлисе бывало неоднократно. В таких случаях и казаки открывали стрельбу, наудачу, и разумным людям лучше всего было спасаться.

На Сергиевской улице, куда я добежал, толпа разредела, здесь опасности от случайной пули уже не было. Начали подбегать пришедшие в себя прохожие, в канцелярии заговорил телефон. Тотчас же стало известно, что близ угла Эриванской площади первая бомба, та, что обладала оглушительной силой, была брошена в кортеж Государственного банка. Откуда? Одни говорили, будто с крыши находившегося на этом углу многоэтажного дома, принадлежавшего князю Сумбатову; другие думали, что это последовало из‐за двух толстых телефонных столбов, поставленных один близ другого на тротуаре, как раз против магазина Сегаль. За этими столбами легко было укрыться бросившему бомбу от осколков. Возможно, что было и то, и другое с разными бомбами. Малочисленная военная охрана кортежа частью была перебита или ранена, частью была унесена лошадьми. В то же время были брошены бомбы и в спешенный казачий разъезд у городской думы. Лошади взбесились, стали метаться на привязях, и казаки прежде всего бросились успокаивать коней.

Тотчас за первыми бомбами, как затем выяснилось, неизвестными лицами открылась стрельба на площади, а, должно быть, для увеличения паники, время от времени продолжались взрывы бомб. Паника создалась действительно необыкновенная — даже для того времени.

Затем выяснились еще и другие подробности. Первым же взрывом чиновники были выброшены из экипажа, а лошади понесли линейку, вместе с денежным ящиком. В них была брошена новая бомба… Подъехавший в пролетке «офицер» выскочил, схватил баул с деньгами из обломков линейки и помчался через Армянский базар, стреляя из револьвера по сторонам [479].

Жертв этой экспроприации было много — насчитывалось около полусотни убитых и раненых. Было похищено, как тогда утверждали, около полумиллиона рублей. На самом деле, их было похищено вдвое меньше. Для транспорта Государственного банка это было немного. При подобных пересылках кредитные билеты мелких купюр не регистрировались по номерам, но крупные купюры по 500 рублей, так называемые «Петры», записывались. Благодаря этому стало известно, какие именно нумера пятисотрублевых билетов были экспроприированы. Впоследствии стало поэтому возможным установить не только в России, но и за границей надзор за попыткой предъявления их к размену. Насколько помню, в Париже был задержан при сбыте ограбленных «Петров», но вскоре отпущен — Литвинов, впоследствии комиссар иностранных дел в большевицком правительстве [480].