Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

С утра до вечера следующего дня производили ревизию участковых дел. Мой протеже К. В. Ладария себя не сконфузил, ничего предосудительного в его деятельности не оказалось.

Еще в Сухуме я был предупрежден, что группа туземцев-самурзаканцев хочет пожаловаться мне на действия окружной администрации. По-русски они не говорили, а потому просили, чтобы объяснялся со мною их лидер, некто Михаил Дочия, говорящий по-русски. Я им это обещал.

Дочия был человеком, неприятным для начальства округа. Джандиери несколько раз жаловался на него в Тифлисе.

Когда жалобщики, в числе около десяти человек, собрались ко мне, неожиданно в комнату вошел князь Джандиери. Это с его стороны не было тактично и произвело некоторый эффект на народ. Быть может, именно этого Джандиери и хотел. Собравшиеся стали переглядываться и пятиться к двери.

Джандиери спрашивает:

— А кто у вас будет переводчиком?

Указываю на Дочию.

— Это невозможно! Надо другого кого-нибудь.

Рассердился и я:

— Князь, позвольте же мне поступать, как я это признаю нужным!

Он густо покраснел.

— Сделайте ваше одолжение!

Вышел из комнаты.

Между прочим, я занялся в Гали делом, которое интересовало меня лично — о бывшем начальнике этого участка Кежерадзе. В предыдущем году Джандиери подал доклад, в котором очень восхвалял деятельность этого своего земляка и просил о высшей для него награде — ордене св. Владимира четвертой степени. В ту пору этот орден считался важной наградой, он назывался «гражданским Георгием» и давался за исключительные заслуги [589]. Подобно военному Георгию, он не снимался с форменной одежды.

У нас, в военно-народной канцелярии, были свои сведения о Кежерадзе и настолько неблагоприятные, что я просто отказался дать ход делу о награждении Кежерадзе.

Джандиери обиделся, и, когда в конце года прибыл на ревизию Вейденбаум, ему было обжаловано мое отношение к данному случаю.

Вейденбауму показалось, что на этот раз он сведет со мной счеты. В своем отчете по ревизии он расхвалил Кежерадзе и указал, что, благодаря пристрастию вице-директора Стратонова, такой достойный человек не получил заслуженной награды. Вейденбаум просил исправить мою несправедливость.

Воронцов-Дашков и Петерсон, не спросив меня, в чем дело, удовлетворили его просьбу: Кежерадзе получил «Владимира», а я попал в неловкое положение.

Теперь в Гали я занялся этим делом. Документально подтвердились отрицательные вообще сведения о Кежерадзе, а между прочим, и такой факт:

Когда в 1905–1906 годах разбушевалась революция в соседней Кутаисской губернии, и революционная волна проникала также и в Самурзаканский участок, начальник участка Кежерадзе вдруг приказал всей подчиненной ему полицейской страже разоружиться и сложить все оружие в определенном помещении. Это же последнее он приказал оставить безо всякой охраны.

Старые стражники письменно показали мне — а ранее, как я об этом извлек из дел Кутаисского окружного суда, показывали и судебному следователю, производившему следствие по революционным эксцессам в эти годы, — что они докладывали Кежерадзе об опасности такой меры. Но он накричал на них и заставил исполнить свое приказание без рассуждений.

В первую же ночь местные революционеры захватили оружие стражи, которая осталась с голыми руками. Всем, в том числе и стражникам, было ясно, что передача оружия состоялась по соглашению революционеров с представителем правительственной власти.

Эти данные и документы я затем представил наместнику, приведя параллельно и выписку из отчета по ревизии Вейденбаума. Афронт для него получился удручающий. Но Кежерадзе так и остался награжденным правительством за исключительную преданность монархии.

В тот же день в Гали я наблюдал, как агитирует против меня Лакербай. Он собрал местное дворянство и, стоя посреди образовавшегося около него круга, о чем-то с большим пафосом ораторствовал, размахивая руками. Хотя я не слышал, да и не мог бы понять их абхазского разговора, но, увидев меня, дворянский круг сконфуженно стал рассыпаться, а Лакербай с невинным видом отошел в сторону.

Посещение Самурзакани лично мне обошлось слишком дорого: я получил малярию в тяжкой форме. Мои молодые сотрудники, также болевшие здесь малярией, по возвращении в Тифлис скоро от этой болезни избавились. Я же остался ее жертвой на всю жизнь. Она у меня принимала тяжелые формы, иногда с двумя пароксизмами в день. Бывали и такие страшные проявления пароксизмов, как временная потеря зрения. Одно время в Тифлисе она приняла столь острую форму, что непосредственно угрожала жизни.

Уже в 1911 году лучший тогда в России специалист по лечению малярии проф. Е. Марциновский в Москве подверг меня отчаянному двухмесячному лечению. После этого болезнь ослабела, но окончательно, несмотря на многократные перемены климата, не прошла. С ней мне придется уйти и в могилу.

Надо было кончать ревизию раньше времени: Воронцов-Дашков и Петерсон уезжали, а я вступал в управление канцелярией [590]. Стрелкова и Бобровского я оставил доканчивать работу.

Перед самым отъездом получил сведения о том, что в Очемчирах состоялся съезд абхазского дворянства, тайно созванный Лакербаем и происходивший под его председательством. Хотя я еще никому своего мнения по поводу роли дворянства в деле разбоев не высказывал и держал об этом лишь в своих мыслях, все же собравшимися было решено заранее скомпрометировать возможные последствия в данном отношении моей ревизии.

На съезде было постановлено отправить представителям высшей имперской власти телеграмму, текст которой был, по-видимому, составлен Лакербаем. В телеграмме говорилось, что сухумское дворянство на полях брани много раз кровью запечатлело свою преданность престолу и вообще неоднократно доказывало свою верность и лояльность. А между тем производящий сейчас ревизию округа вице-директор Стратонов заподозрил это самое дворянство в уголовных преступлениях и собирает соответственные материалы. Дворянство просит о защите его чести и достоинства против посягательств на них со стороны ревизии.

Телеграмма была послана председателю совета министров П. А. Столыпину, наместнику гр. Воронцову-Дашкову, а заодно «состоящему при особе ее императорского величества» князю Г. Д. Шервашидзе и члену Государственной думы генералу князю Прокопию Шервашидзе.

Агитацию по поводу этой телеграммы повел только князь Прокопий Шервашидзе. Остальные телеграммы были, вопреки ожиданию отправителей, просто переданы по принадлежности наместнику, и все они сосредоточились у меня. Но у Воронцова-Дашкова слишком еще были свежи в памяти неосновательные обвинения против меня по поводу закатальской ревизии. Никаких последствий они не возымели, тем более что вслед за тем мной был представлен отчет по ревизии с убийственными по своей доказательности материалами.