Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Года через полтора мы встретились с Прокопием Шервашидзе, пришедшим ко мне с какою-то просьбой. В разговоре, шутя, я напомнил ему о том, как он воевал против меня из‐за сухумских дел. Шервашидзе ответил:

— Ну, теперь и я признаю, что ваша ревизия некоторую пользу принесла.

Что ж, и на том спасибо.

Батумские газеты принесли сенсационную весть:

На морском берегу была найдена одежда, очевидно, утонувшего при купании. Одежда — форма чиновника военно-народного управления. Явившаяся полиция в одежде нашла документы, свидетельствующие о том, что утопленник — приходорасходчик сухумского окружного управления Кузьма Пятышкин.

Это произошло через неделю после моего отъезда.

Прочитав это известие, казначей опрометью бросился к начальнику округа:

— Читали, ваше сиятельство?

— Да! Какой печальный случай!

— Да со шкатулкой-то как, ваше сиятельство?

— Какой шкатулкой?

— В которую вы распорядились капитал Чавчавадзе переложить!

— Шкатулкой?.. Капитал?.. Ничего не понимаю!

— Как ничего? — Казначей схватился за голову. — Вы же дали мне предложение, чтобы дать ренту Пятышкину — переложить в шкатулку!

— Я?!.. Аааа…

Оба помчались в казначейство.

Вскрыли шкатулку. В ней, вместо государственной ренты, оказались старые газеты.

При ревизии окружного управления, как уже говорилось, я нашел некоторые денежные непорядки в денежном делопроизводстве у Пятышкина. Очевидно, он сильно взволновался в ожидании последствий. Решив, что раз уж придется отвечать, так лучше за что-либо серьезное, он проделал следующее:

В сухумском казначействе уже давно хранился в билетах государственной ренты особый депозит, так называемый «капитал князя Чавчавадзе».

Происхождение этого капитала молва объясняла так:

Князь Чавчавадзе был во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов командиром полка, составленного из местных жителей. Его способ командования, слишком явно прибыльный для командира, вызвал много разговоров, угрожавших князю личными неприятностями.

Чтобы прекратить неудобные разговоры, князь Чавчавадзе попытался блеснуть благородством: он пожертвовал двадцать тысяч рублей на культурно-просветительные нужды местного населения. Цель им была достигнута, неприятные разговоры были прекращены. Самый же капитал хранился в казначействе, обращенный в процентные бумаги, причем расходы из средств, получаемых от реализации купонов, производились не иначе, как с разрешения наместника. Во время ревизии капитал составлял около двадцати пяти тысяч рублей.

С ним все еще не решили, в течение добрых тридцати лет, как именно поступить. То его предполагали употребить на просветительные нужды абхазцев, то на создание сети учреждений мелкого кредита, а чаще всего просто забывали об его существовании, пока о нем не напоминала какая-нибудь просьба из округа.

Пятышкин и надумал обратить лучше этот капитал в свою собственность. Прежде всего он сочинил будто бы исходящую от меня бумагу, которой я предлагал начальнику округа изъять капитал князя Чавчавадзе из депозита и хранить его впредь в особой шкатулке, в казначействе же, — но опечатав печатью окружного управления. Копию этой фантастической бумаги сам же Пятышкин и заверил.

Затем он сочинил предложение казначею от окружного управления, в котором, со ссылкою на фальшивое мое предписание, местный казначей извещался, что приведение в исполнение предписания, в копии прилагаемого, возлагается на приходорасходчика Пятышкина. Подпись князя Джандиери на этом последнем отношении в казначейство была довольно искусно подделана Пятышкиным, но печать была приложена настоящая, что не затруднило Пятышкина, ибо печать окружного управления у него же и хранилась.

Когда Пятышкин с этими документами явился к казначею, в последнем они не возбудили никаких сомнений. Округ был взбудоражен моей ревизией, и якобы исходившее от ревизора представлялось подлежащим исполнению; сам же Пятышкин уже ряд лет вел в казначействе денежные операции окружного управления, и для него все делалось с закрытыми глазами.

Получив под расписку процентные бумаги, Пятышкин попросил пустить его в особую комнату, чтобы не исполнять возложенного поручения на глазах посторонних. И это было ему легкомысленно позволено. Спустя несколько минут он сдал в казначейство опечатанную шкатулку с негодными газетами внутри.

Мнимый утопленник скрылся, но он плохо рассчитал [591]. Судебная власть нашла данные, чтобы привлечь к обвинению в соучастии жену его, маленькую веснушчатую женщину, которая с двумя дочерьми-подростками жила в сооруженном Пятышкиным на свои доходы хорошем каменном доме. Должно быть, она сама себя какой-либо глупостью и выдала. Пятышкина была посажена в арестный дом.

Здесь она сделала новую глупость. Найдя, что без нее дочерям негде быть, она потребовала помещения их вместе с нею, в арестном доме.

Я уже описывал ужасное состояние, найденное мною при ревизии этого дома, в частности — с проломанным проходом между мужским и женским отделениями. Князь Джандиери замедлил исполнение моего требования об устранении этого дефекта, и в результате несчастные девочки были в ту же ночь растлены уголовными арестантами и сделались затем, как и их мать, ночной забавой этой компании.

Пятышкин не был знаком с техникой банкового дела и не подозревал, что номера похищенных им свидетельств государственной ренты тотчас же повсюду сообщены по телеграфу, как и его личные приметы — маленького, щупленького человечка, в очках, с угреватым лицом.

Надеясь, быть может, что его утоплению поверили, он, с им же себе выданным фальшивым паспортом, постарался уехать как можно дальше, где о сухумских делах знать уж не могут, и там реализовать бумаги. Он проехал в Архангельск.

Явился здесь в отделение Государственного банка и предъявил к продаже тысячный билет ренты. Через несколько минут он был уже арестован. При обыске у него нашли почти весь капитал еще не растраченным.

Пятышкина препроводили по этапу в Кутаисскую тюрьму.

Но сдаваться ему все же не хотелось. Он задумал бежать.

Ему снова не повезло. Спрыгнул, не рассчитав высоты, с тюремной стены и расшибся насмерть.

Месяца через два я представил возвратившемуся тем временем в Тифлис Воронцову-Дашкову свой ревизионный отчет. Он составил два тома большого формата, около 300 страниц в каждом.

В отношении Джандиери я ничего не предлагал, предоставив решение усмотрению самого наместника. Относительно подполковника Лакербая я предлагал перевод его куда-либо в западные части Кавказа, где его родственные связи не будут служить во зло. Затем я предложил удаление от должностей еще нескольких лиц — и русских, и грузин.