Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Говорят, что я был в детстве вообще тихим ребенком. Сознавать себя я уже начинаю приблизительно с трехлетнего возраста. Первые воспоминания, в которых я убежден, [что они] принадлежат мне, относятся к какой-то географической карте, висевшей на шкафу с книгами. Помню, как я был поражен, что на карте города представляются в виде точек. Воспоминания вообще очень смутны приблизительно до пятилетнего возраста. Как бы в беспорядке передо мною проносятся картинки: разбитый старшим братом глобус, в то время, как он показывал мне, что здесь — Америка (таким образом, я подавал надежды стать географом), затем тот же глобус, искусно склеенный дядей Колей [Николаем Исаевичем Стратоновым]; газета „Голос“ и книжка с картинками и фигурами, по которым я самоучкой выучился грамоте; церковная ограда Екатерининской церкви, где мы играли детьми; смутно вспоминаются члены нашей семьи. Должно быть, к ближайшему времени относятся воспоминания о моих капризах: напр., однажды при плаче [нрзб] я пошел во двор и выпачкался песком. Вспоминаются смутно два пожара: первый — в двух кварталах от нас в какой-то праздничный день и второй, устроенный моим старшим братом, сестрой и, если не ошибаюсь, Иваном Николичем, в нашем саду. Построили себе домик из палочек и сена и подожгли его; конечно, скоро потушили, но условились не рассказывать об этой игрушке старшим, однако в тот же вечер я донес по начальству, за что на меня долго косились наши любители сильных ощущений.

К этому же времени относится данное мне кем-то из знакомых прозвище „философ“, удержавшееся отчасти за мной почти до окончания курса в гимназии. В 6–7 лет у меня уже идут довольно правильные занятия науками: изучаю чистописание, чтение. Занятия идут, насколько помню, с матерью. Характер мой становится довольно капризным. Требуются исправительные шлепки и стояния по углам. Лет семи я начинаю вести дневник, состоящий из перечислений часов вставания и укладывания спать, воспоминаний о таких событиях, как приготовление варенья, прогулки и приходы гостей, часы обеда с воспоминаниями иногда о кушаниях, характеристикой некоторых гостей, и все в этом роде. С большими перерывами дневник этот я вел, кажется, до 11-летнего возраста, но потом его уничтожил. Начал его вести по советам отца. Между тем мои познания обогащаются. Читаю довольно свободно книжки детского содержания, начинаю изучать французский язык, получаю кое-какие сведения и по географии и закону Божьему. Иногда даже размышляю. Во время войны 1877–[187]8 года живо интересуюсь злобами дня, зачитываюсь телеграммами о военных действиях и слежу по карте за успехами русского оружия. Большой восторг возбуждают во мне известия о взятии Плевны и Софии. В каждой телеграмме обращаю внимание на число убитых русских и турок. С этого времени начинается и период занятий с гувернантками и со старшей сестрой Еленой» (Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее — НИОР РГБ). Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 142–144).

Ср. с воспоминаниями матери В. В. Стратонова: «Наш дом состоял из шести маленьких комнат с выбеленными стенами, крашеными полами и камышевой крышей. Железных крыш в Екатеринодаре было чрезвычайно мало. Дом стоял в большом дворе, походившем на рощу благодаря множеству фруктовых и других деревьев. Против нас, на площади, находилась Екатериненская церковь. Она была деревянная и очень старая. За церковью виднелась неширокая полоса векового леса, доходившая до реки, или вернее пруда, — Карасуна» ( С [ тратоно ] ва О. А. Г. Екатеринодар — 40 лет назад // Кавказ (Тифлис). 1911. № 92. 26 апр.).

Неточность, в 1871 г. здание окружного суда, в котором предстояло служить отцу В. В. Стратонова, было уже построено, см.: «Вдали, на правой стороне площади, виднелось низкое, длинное, безобразное здание, где помещался открытый в начале текущего года окружной суд. Этот небрежно слаженный дом принадлежал подрядчику-еврею, строившему новый войсковой собор. Помещение суда было тесное, холодное и очень неудобное. Рядом подобный же дом занимало областное правление. Дома эти были единственными в городе, сколько-нибудь по величине пригодными для помещения учреждений. Несмотря на постоянное увеличение состава служащих, на тесноту и всякие неудобства, суд продолжал помещаться в том же доме в течение двадцати с лишним лет» (Там же).

Имеется в виду шестиглавый войсковой Воскресенский собор.

В оперетте французского композитора Жака Оффенбаха «Орфей в аду» (либретто Г. Кремье), впервые исполненной в Париже в 1858 г., а в России — в 1865 г. (в переводе-переделке В. А. Крылова; изд. — СПб., 1866), каждый куплет Стикса (в прошлом — короля Беотии, поступившего после смерти в лакеи к Плутону), переименованного переводчиком в Ваньку-Стикса, начинался словами: «Когда я был аркадским принцем».

Имеется в виду войсковое собрание Кубанского казачьего войска.

Неточность: припев к «Песне цыгана» («Я — цыган-удалец, удалец, молодец…») из «шутки-водевиля», на музыку В. Самойлова, «Цыганский табор», впервые исполненной в 1851 г., звучит так: «Эх-ма, поди прочь, поди прочь — берегись, / Скинь-ка шапку, скинь-ка шапку, да пониже поклонись!»

Слова из народной песни «На горе-то калина»: «Ну что ж, кому дело, гуляли! Да, / Ну кому какое дело, гуляли».

Арматура (от лат . armatura — вооружение) — художественные композиции из различного рода оружия, воинских доспехов и знамен, которыми украшались здания и арки.

Ср.: «Самое яркое воспоминание о Екатеринодаре оставила по себе его удивительная, невообразимая грязь. Она не просыхала, начиная с осени, вплоть до самой весны. Иногда она появлялась и летом. С первых дней октября дожди лили, почти не переставая, по целым неделям, а если и прерывались на день, на два, то лишь для того, чтобы возобновиться с новой силой. Немощеные улицы превращались в реки густой, вязкой грязи. В некоторых местах были устроены досчатые переходы через улицы, но они были покаты, скользки и с них часто сваливались в грязь. На деревянных узких тротуарах, проведенных возле канав, было не лучше. Грязь была так глубока, что почти покрывала колеса, ездить и ходить по ней было чрезвычайно трудно. Никакие галоши не помогали делу — нога глубоко увязала в грязи и не хватало сил вытащить ее вместе с галошей. Приходилось обращаться к посторонней помощи — кто-нибудь тянул застрявшую галошу и таким образом помогал вытащить ногу. Чаще же всего нога вынималась без галоши, которая тотчас засасывалась грязью и бесследно исчезала. Мы прибегали к разным способам облегчать себе путь. Брали человека с вязанкой сена, которым он устраивал нам переходы, проходили через чужие дворы, перелезали заборы, чтобы добраться до улицы, где был какой-нибудь тротуар. В заборах всегда можно было найти отверстия и лазы, проделанные для своего удобства бесцеремонными прохожими. Иногда, при безвыходном положении, мужчины на руках переносили дам через грязь. Для избежания неудобств с галошами я выписала высокие, непромокаемые сапоги, но это также представляло некоторое затруднение — необходимо было иметь с собой башмаки, чтобы, приходя куда-нибудь в дом, заменять ими грязные сапоги» ( С [ тратоно ] ва О. А. Указ. соч.).