Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

К полудню приехали в аул Гунделен. Это уже начало Кабарды. Серый унылый аул! Глиняные сакли, серые и темные черкески кабардинцев…

Почтовый тракт здесь окончился. Дальше идет узкая горная дорога. По ней могут проезжать лишь двухколесные арбы горцев. Нам предстоит двигаться верхом или пешком.

Только А. А. и я поехали верхом. Остальные предпочли идти. Кроме личного багажа, А. А. вез в переметных сумах фотографический аппарат с принадлежностями — тогда это было еще громоздкое снаряжение, а я вез драгоценный бурдюк с красным вином. В качестве виночерпия я выдавал вино скупо, только по одному стаканчику каждый раз, не считаясь с ропотом спутников. На вьючных лошадях поместили остальной багаж. С ним ехали наши проводники; их взяли из местных кабардинцев, выбрали говорящих кое-как по-русски.

А дождь все поливает нас. Восседая на горных лошадках, мы не завидуем пешеходам, которым приходится хлюпать по грязи. Однако — сами того хотели…

Уже поздним вечером пришли мы в большой аул. Надо найти ночлег. Впервые встречаемся с недоброжелательством к нам как к русским. Не дают нам, где бы переночевать! Аульные власти уступили только перед угрозой, что мы возвратимся во Владикавказ и пожалуемся начальнику области на то, как исполняются его предписания о содействии. Тогда только нам отвели саклю, правда, довольно приличную. Спать же пришлось, как и во все время экспедиции, на полу, на своих бурках.

Теперь наш путь пошел вдоль реки Баксана. Быстрая горная река с живописными берегами. Крутые скалы, нависшие над рекой, сменяются хвойным лесом. А. А. часто останавливается, расставляет на треножнике свой аппарат и фотографирует.

К вечеру подходим к одинокому хутору. Усадьба маленького кабардинского помещика — князька. Он кое-что на свете повидал, был даже в первых классах гимназии. Домик у него хотя и скромный, но обставлен почти по-европейски. Вокруг хозяйского домика, на горных склонах, хозяйственные постройки.

Князек встречает нас с чисто азиатским гостеприимством — очень любезно:

— Погуляйте, господа, по окрестностям. А я займусь приготовлением ужина!

Он сам, вместе с челядью, что-то варит, жарит… За обильным ужином хочет доказать самое крайнее гостеприимство:

— Последний был у меня теленок… И я его ради вас, дорогие мои гости, зарезал!

Такое заявление мало содействовало нашему аппетиту, хотя «последний» теленок был превкусный. Но, может быть, это лишь восточная цветастая манера подчеркнуть свое гостеприимство? Вознаграждение за ужин — об этом нельзя и заикнуться… Было бы оскорблением хозяину!

Еще один дневной переход вдоль Баксана. Берега его все наряднее одеваются высоким хвойным лесом.

Скромный горный аул. Он разбросался по каменистым склонам впадающей в Баксан речки, а она быстро мчится по засыпанному каменными глыбами ложу.

Аул — бедный. На лишенных всякой растительности склонах речонки прилепилось несколько десятков скромных сакль. Крыши плоские. Совсем ласточкины гнезда! Беднота и убожество.

Проводники хлопочут, в чем-то убеждают. Но горцы угрюмо молчат. Изредка кто-либо бросит гортанную фразу. Что такое?

— Сакли вам не хотят дать на ночь. Никак их не уговорим!

Под конец все же уговорили. Горсточка серебра оказалась красноречивее и здесь. Но что за сакля! Маленькая, с земляным, конечно, полом. Одна половина сакли заполнена свежесодранными лошадиными шкурами; они издают неописуемый аромат. Другая половина любезно предоставлена знатным путешественникам. Тесно, спать придется вповалку.

Пока дежурный по хозяйству, вместе с проводниками, готовит чай, идем побродить по аулу. Горцы косятся на нас враждебно: с европейцами, очевидно, еще мало сталкивались. Особенно нетерпимы к нам женщины. Как только гяуры [178]приближаются, они прячутся. А если уйти некуда, еще издалека закрывают лица покрывалами. Даже бегающих голышом ребятишек прячут от нашего дурного гяурского взгляда… А старики — те, при встрече с нами, откровенно отплевываются в сторону.

Но… — les affaires sont les affaires! [179]К ужину вдруг появляется особый местный тип — горский еврей. Одежда — обычная черкеска с газырями и кинжалом; но лицо вполне сохранило еврейские черты. При нашем прибытии, пока фанатики отплевывались, он сейчас же смекнул о гешефте [180]: наловил в речонке форелей. Принес и отдал по двугривенному за рыбку. Чай наш был с форелями, превкусной рыбкою.

Легли мы, наконец, спать. Завернулись в свои бурки. Аромат лошадиных шкур бьет в нос. Спать — прямо не под силу. Вижу, что не я один ворочаюсь с боку на бок. Сговорились с двумя спутниками и взобрались по шатающейся лесенке на плоскую крышу сакли. Разостлали бурки, полюбовались горными звездами и крепко заснули на свежем воздухе.

На рассвете я почувствовал что-то неловкое — оно заставило меня проснуться. Смотрю, — соседние крыши сакль прямо облеплены женщинами и детьми. Рассматривают с любопытством спящие чудовища — русских, перешептываются… Едва я поднял голову — все шарахнулись прочь. Точно стая спугнутых птиц! Крыши вдруг опустели. Проснувшиеся позже, кажется, сомневались, правду ли я об этом рассказываю…

Пешеходы вышли утром пораньше, а мы с А. А., верховые, решили выехать час спустя. Все равно догоним остальных.

Проехали так уже около часу.

Вдруг А. А. вскрикивает.

— Что с вами?

— Забыл в ауле свой объектив…

— Вот — на!

Подумали — делать нечего. Надо возвращаться.

Повернули лошадей. Выехали из‐за горы, закрывавшей аул. Странная картина! Все мужское население аула, верхами, извивается змеей по горному склону. Они уже верстах в двух от аула. Впереди, на арбе, что-то длинное, завернутое в черное. Ясно — похоронная процессия! Вспомнили, что вчера говорили проводники — в ауле есть покойник.

Нас в ауле встречают удивленными глазами, но встречают… только женщины и дети. И удивительное дело! Женщины от нас не убегают, не закрываются… Ни одна не прибегает к покрывалу. Окружили нас гурьбой. Смеются, показывая белые зубы, шутят, играют глазами. Причина? Нет мужчин в ауле! О, женское лицемерие… Но какая женская солидарность!

Переводчика нет, и мы объясняемся с красавицами жестикуляцией. Веселый хохот в женской стае…

Вот и сакля, где мы ночевали. А. А. спешивается, находит свой объектив. Спешим уехать. Задержаться в ауле в отсутствие мужчин — небезопасно. Мы знаем яростную горскую ревность. Скоро сбиваемся в направлении. Остановились, гадаем — куда же ехать?

Одна из женщин догадывается о нашем затруднении.

Подбегает. С открытым лицом идет впереди и выводит нас далеко за аул. Одна!.. Мужчины — ведь они далеко…

Спутники встревожены нашим долгим отсутствием. Не сделали ли с нами чего-либо в ауле? Рассказываем о веселом эпизоде с женщинами… Проводники — кабардинцы из другого аула, но они хмурятся при общем смехе: не одобряют маленькой вольности мусульманских женщин.