Яна Цыпулина - К черту всех, люби себя! История лысой девочки

Во втором случае (безоперационный метод) выстригается донорская зона на затылке и с помощью инструмента, похожего на маленькую трубочку, по всему участку изымаются здоровые волосяные фолликулярные объединения. Повреждение кожи при этом минимально.

С помощью специального инструмента-имплантера волосяные фолликулы опускаются на нужную глубину и под нужным наклоном. Процедура длится примерно 8 часов с местной анестезией.

Заявляется, что пересаженные волосы в течение года вырастают полностью и никогда не выпадают, если только у вас не будет нервных срывов, радиационного облучения и т. д.

Также операцию обычно не делают людям в возрасте до 15 лет и после 70. Не делают вообще людям с такими психическими расстройствами, как трихотилломания, окр, дисморфофобия.

Всегда есть риск, что произойдет отторжение волосяных фолликулов. Предсказать исход событий невозможно. Также происходит онемение донорской области и области трансплантации, которое обычно временное, но гарантий никто не дает. И на всю жизнь, конечно же, останутся рубцы на донорском участке кожи, если был использован операционный метод.

Надеюсь, что теперь абсолютно понятно, что делать пересадку волос я не могла, не могу и не смогу. Да и не хочу. Потому что люблю себя такой, какая я есть на данный момент.

Я смотрю сейчас на свое лицо в профиль, на свою голову и не понимаю… Как я могла не любить свой нос? Как я могла не любить свою форму черепа? Как я могла считать себя некрасивой?

Я так благодарна тому, что ненависти к себе больше нет в моей жизни.

Я полюбила свой нос только после того, как специально начала фоткаться в профиль. Свой череп мне удалось полюбить только после того, как я смогла сфотографироваться лысой. Меня фотографии действительно лечат .

А отношения с фотографами у меня особенные, ведь они зачастую видят меня такой, какой другим не удается встретить в жизни. Они смотрят на мои исходные фотографии, выбирают более удачные, на их взгляд, снимки. Для меня – это магия. Спасибо Вселенной за то, что я открыла для себя этот мир перед объективом камеры.

А теперь я расскажу немного про наши с Никитой отношения.

Никита рос в неполной семье, как и я. У него есть младшая сестра Ангелина, с которой мы сейчас не разлей вода, и воспитывала его мама. Отец умер, когда ему было 12 лет. Примерно в 12 лет и мои родители тоже развелись. Мы с ним были практически на одной волне в этом плане.

Знакомство с мамой Никиты было волнительным. Не знаю, кто сильнее нервничал, я или его мама, но обеим было неловко. Мы купили бутылочку шампанского (нам с Никитой на тот момент по 18 лет), сели на кухне, поели, поболтали, и вроде как все прошло хорошо.

Разговоров про меня у него в семье уже было много, поэтому заочно его мама меня знала и видела мои фотографии. Мне кажется, что его семья всегда считала меня неподходящей для Никиты. Не входящей по-настоящему в их семью. Почему? Не знаю. Возможно, потому что у меня алопеция, возможно, потому что я странно для них одевалась. Возможно, потому что атеистка. Возможно, потому что не хожу на огород. В общем, потому что я другая и не живу так, как они.

Но не суть. Мы выбираем партнеров для жизни не из-за родни, а из-за того, что нам с ними круто и комфортно.

Вот и мне с Никитой тоже было очень комфортно. И все было круто какое-то время, пока не произошло страшное.

Мне казалось, что я никогда не стану об этом писать на какую-либо аудиторию. Но думаю, что это очень важно и тоже сыграло роль в становлении меня как личности. Поэтому, поделившись этим в блоге для некоторых, я поняла, что эта история реально стала показательной. Вы сами поймете, о чем я говорю, когда прочитаете.

Никите поставили диагноз – рак .

Как он об этом узнал?

Конец 2013 года, осень, если не ошибаюсь. Никита простыл, была не очень высокая температура, 37 с небольшим. Он обратился к врачу, лечился, как обычно, проколол курс антибиотиков. Температура держалась каждый день, антибиотики не помогли.

Начали обследование: гоняли его от одного врача к другому, ну, впрочем, как и всегда, – нужно было выяснить причину того, почему температура держится уже много недель и не проходит.

Обнаружили, что лимфоузел над ключицей увеличен в размере. Сделали операцию – вырезали и отправили на гистологию.

Поставили диагноз – лимфома Ходжкина 2-й степени (кстати, ему поставили неверную стадию в Тамбове и назначили неправильное лечение, но об этом я напишу отдельно).

Помню его взгляд, помню, как он сказал мне об этом, поднес руки к глазам, крепко надавил и заплакал. Помню, как полились слезы у меня, помню ком в горле и как нечего было сказать.

Знаете, сейчас я вспоминаю это как сон, как будто это было не с нами. Мы сидели, лежали в обнимку и плакали, было очень страшно, не передать этого словами, вы, наверное, понимаете.

У меня не было шока. У меня было четкое осознание того, что его в один момент может не стать, что он может умереть. Мне очень не хотелось в это верить, но мозг у меня всегда остается холодным в серьезных ситуациях, и я прекрасно осознавала, какие могут быть последствия.

На тот момент мы были вместе 1,5–2 года, если не ошибаюсь. Уже тогда казалось, что это навсегда, ну или, по крайней мере, надолго.

Сейчас пишу это и невольно переношусь в прошлое, но не жалею о том, что делюсь этим с вами. Возможно, кто-то сочтет это лишним, но для меня это важно, и я прошу меня понять.

После операции и гистологии Никите не становилось лучше, ему назначили курс химиотерапии в Тамбове, но почему-то его родные решили перенести обследование в Москву. Как раз там и выяснилось, что в Тамбове ему поставили неправильную стадию рака и назначили лечение, которое вовсе ему не подходит.

Плюс ко всему, Никиту не предупредили у нас в городе о том, что нужно обязательно перед курсом химии сдать сперму на хранение. 90 % пациентов после лечения лимфомы Ходжкина становятся бесплодными, 50–70 % навсегда без шанса вылечиться.

Представляете, какими были бы последствия, если бы Никита продолжил лечение в Тамбове?

В Москве врач провел полное обследование и назначил лечение – восемь курсов химиотерапии и один курс лазерной терапии. Все процедуры делали в Тамбове, но строго по назначению из Москвы. Лечение протекало сложно физически и морально для Никиты. Сложно морально для меня.

Страх того, что я могу проводить с ним последние выходные, присутствовал всегда. Было трудно спать, учиться и делать все то же самое, что делала до этого. Мысли были только о том, выживет Никита или нет.

Во время химиотерапии у него выпали все волосы, он очень сильно потолстел, его постоянно тошнило и ломило все кости, в особенности колени. Он мог спать, только положив подушку между ними.