Елена Тришина - Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

Я помню его потрясающие работы на Малой Бронной. В «Женитьбе» он искал совершенно невозможную тоску. Его Дон Жуан был незабываемым. Конечно, он был совершенно гениальным актером, но ему не хватило совершенно гениальных режиссеров. Мы обожествляли актеров Малой Бронной. Но он говорил, что именно там у него наступил период, когда он не мог заставить себя играть. Насколько это соответствовало действительности, может объяснить его высказывание:

– Каждый вечер, когда заполнялся зрительный зал, и я выходил на сцену, меня грызла только одна мысль: «А почему, собственно, я должен перед ними играть?»

Это он нам рассказывал. И это для нас были уроки, он нас воспитывал.

А съемки продолжались, мы работали, мы собирались у Козаковых на обеды и ужины. Инна Ивановна Ульянова подарила МихМиху медаль «За спасение утопающих актеров», ее же до него почти не снимали. И Равиковича тоже мало снимали.

Но у нас продолжалось абсолютно легкомысленное отношение к тому, что мы делаем. Равикович – актер прекрасной школы, должен был делать всё, как велел Козаков, часто – даже с голоса. Броневой, с его непростым характером, с нами был невероятно нежен и ласков. Рассказывал нам, как приехал из провинции показываться, и у него не было партнера, так он играл за двоих: за Ленина и еще за кого-то. Сначала Ленина, потом этого кто-то.

Мы окунулись из нашей щенячьей жизни в этот загадочный мир взрослого театра. И нас приняли в этот круг как равных. С нами были добры и нежны, и мы платили им обожанием.

А Лена Коренева была для меня уже объектом обожания. Я видела ее дипломный спектакль «Ромео и Джульетта» и была счастлива, подружившись с ней на «Покровских». Но она играла Джульетту, мечтала играть Федру, а заканчивала Людочкой. Вот от этого она и уехала, возможно, в Америку.

А когда была премьера нашего фильма в Доме кино, мы с ней вместе сбежали в ресторан. Мы же фильм уже видели, и нам стало скучно. Пробирались через переполненные ряды зрительного зала, и Козаков кричал нам вслед: «Сволочи!», потому что боялся эффекта домино – сейчас все за нами побегут из зала. А мы сели в ресторане пить шампанское. В зале народ смеялся, но никакого ошеломительного успеха мы так и не ждали. И отзывы были обычные. Мы не относились патетически к себе. Тогда ведь выходило многих хороших фильмов, и высокий уровень подразумевался сам собой. Ниже было невозможно играть и ставить.

Мы продолжали общаться со всей съемочной группой. Очень подружились. Для нас это был совершенно изумительный период.

Потом фильм отложили, говорили, что из-за отъезда Кореневой, и показали только года через два. И с каждым годом стал этот фильм набирать. Я думаю, что там сыграла ностальгия по молодости. Козаков так и говорил нам, но мы этого еще не понимали. А эта тема касалась всех.

И сам Козаков, и Олег Меньшиков (с этого фильма взошло его солнце), Елена Коренева, Леонид Броневой, Борцов, Ульянова, Равикович – все они вспыхнули новым светом, их имена не сходили с уст.

Судьба картины была счастливой. Причем чем дольше, тем умиленней встречали ее на просторах отечества…

Сначала смотрели ее, веселясь, теперь ее смотрят, грустя о юности. Ее ностальгическая мелодия не только не угасает, но крепнет. Автор и сам не мог предвидеть, что пьеса «Покровские ворота» в своей телеверсии обернется знаком миновавшей эпохи и обнаружит ее поэзию – спаянность коммунальных ульев, скромные радости бедного быта и простодушие наших надежд. А если короче, то общность судеб. Теперь от нее уже мало осталось. Тем больше и тянет ее воскресить. Хотя бы в нашей слабеющей памяти.

Следующие его фильмы не имели такого успеха. Я уже не так тесно с ним общалась, у меня началась моя собственная кинематографическая судьба.

Козаков очень обижался, когда ему всё время потом говорили, что он гениальный режиссер народной комедии «Покровские ворота». Он сам больше ценил «Безымянную звезду». А потом был автором великолепных телевизионных и поэтических программ.

У него была громадная человеческая энергия. Она его буквально распирала. Я даже думаю, что он не был каким-то небывалым трудоголиком, просто в нем было такое количество энергии, что он должен был ее куда-то девать. И если не в работу, то на окружающих. И это иногда было очень тяжело.

Потом уехала Регина. И как-то для нас пропала. К этому времени они уже были с Козаковым второй раз женаты после всех расставаний.

Мы же расценивали Регину как свою подружку, а она уехала и исчезла для нас. Мы ей писали, ответа не получали. Мы были уверены, что она вернется. А с Мишей в это время происходило нечто ужасное. Он невероятно растерялся. Потому что, живя с Региной, он был абсолютно ею защищен. И не знал, буквально, где лежат его рубашки. Привык быть холеным красавцем. Сам любил прекрасно и стильно одеваться, и Регина за этим следила. В то непростое время он был одет невероятно аристократично. Всё это шилось и доставалось в каких-то закрытых распределителях. А тут он мог появиться в каких-то несвежих рубашках, в свитере с пятнами и пр. И этот его непонимающий растерянный взгляд. Его бросили. И это его потрясло.

Я думаю, что Регине было с ним очень непросто, и она не выдержала, уехала. А для него это была катастрофа.

И поэтому, когда появилась Аня, он воспрял. Стал появляться с ней на наших вечерах. Она смотрела на него с обожанием. Он стал радостно-возбужденным.

Следующий этап – фильм «Тень» с Костей Райкиным, Мариной Неёловой и этой его Аней в роли Аннуциаты, что нас всех просто изумило. С его строгим подходом к выбору актеров было непонятно, как можно рядом с Неёловой и Райкиным взять Аню. Фильм не имел успеха.

Миша уехал в Израиль. Но для меня тогда этот его поступок был нормальным. Время было такое, тяжелое. В стране была непонятная ситуация. Народ в театры не ходил. Зрители были заняты поиском пропитания. Уехали актеры Театра Маяковского, Малой Бронной. Но у нас не было чувства, что Миша уезжает навек. Мы думали, что он будет работать и там, и здесь.

Уезжая, Козаков объяснял, что у него маленький ребенок, которого здесь нечем кормить. Он стал всюду ходить с маленьким ангелоподобным Мишенькой на руках. И про него говорили, что Миша ходит, как Мадонна с младенцем. Он делал шоу из своего отъезда. Ему надо было и себя, и всех остальных убедить, что он поступает правильно. Но главным было то, что у него здесь не было работы, а там ему виделись перспективы. Его туда звали. Он приезжал к нам с Михаилом Мишиным и тоже объяснял, почему уезжает. Никто здесь не хотел слушать стихи. И была неудача с «Тенью».

Мы же его все очень любили. Я знаю, как его всегда ценили и любили друзья его молодости – Ширвиндт, Табаков. Они его принимали таким, какой он есть. Все понимали, что это невероятный талант, но очень тяжелый характер.