Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– И как, ты узнала, отчего хотя бы погиб или умер твой дед в 1945-м?

Катрин закивала, сделала глоток чая и поджала губы в задумчивой улыбке, отчего на щеках ее, чуть разрумянившихся, обозначились ямочки:

– О том, что в 1945 году произошло с моим дедом, Эрнстом Гиммлером, существует минимум две версии. Вероятно, он покончил с собой в самом конце войны. Или погиб во время последних бомбардировок Берлина. Точно никто не знает. Он пропал без вести. Моя бабушка после войны о нем больше ничего не слышала, а уж о том, что с ним случилось, оставалось только догадываться.

– Хорошо, – сказала я, – а что вообще известно о брате Гиммлера, твоем деде? Очевидно же, что он наверняка состоял в партии, входил в СС…

– Для меня это не было столь очевидно. – ответила Катрин. – Особенно поначалу мне было тяжело, когда я обнаружила в архиве документы о вступлении моего деда в нацистскую партию. И ужасно, что вступил он в НСДАП в 1931-м, то есть еще до того, как Гитлер получил власть, а не в 1933-м, что было бы хоть как-то понятно и объяснимо. Так что, когда я искала информацию, с одной стороны, мне как частному лицу, занимающемуся историей своей семьи, было тяжело, с другой стороны, нужно было подавить эмоции, ведь я всё-таки профессиональный политолог, который пытается получить как можно больше информации и доказательств. Так трудно порой найти баланс между двумя сторонами самой себя!

Мою бабушку звали Паула. И после войны она осталась с четырьмя маленькими детьми, в числе которых был мой отец. Детей бабушка растила одна, потому что ее семья отказалась от нее: после войны было не престижно иметь связи с такими, как Гиммлер, и ее семья ей так напрямую и заявила – мол, ты, Паула, выбрала себе неправильного мужа, мы тебе всегда об этом говорили и теперь ничего не хотим знать о твоих нуждах и страданиях. В общем, бабушка выживала как могла: шила шляпы, торговала ими, и к середине шестидесятых бизнес ее пошел в гору – шляпы уже не приходилось шить вручную, это делалось на мануфактуре. Так что отныне бабушка могла уже не выживать, а даже более или менее нормально жить со своими четырьмя детьми после войны. Умерла она в 1985-м, и я не просто застала ее, а знала достаточно хорошо. И любила. Но ее было очень трудно – да практически невозможно – заставить говорить о прошлом, в частности о ее муже Эрнсте Гиммлере. И я поняла почему: во времена национал-социализма бабушка была очень счастлива с ним, очень его любила, жизнь казалось легкой и прекрасной – еще бы, они же семья самого Гиммлера! Так что самое счастливое время ее жизни совпало с жизнью Третьего рейха: она замужем даже была с 1933-го по 1945-й. И после войны ей было тяжко – с одной стороны, она понимала, какие творились тогда чудовищные преступления, что это самые страшные преступные годы во всей истории Германии, но именно в это время она получала всевозможные бонусы от режима, любила своего мужа, рожала детей.

Помню, как-то раз я сидела у нее в гостиной и рассматривала фотографии молодого мужчины, а это был Эрнст Гиммлер, мой дед. Я была очень юна и, кажется, спросила у нее – кто это? И вдруг заметила, что у нее на глаза навернулись слезы, она начала плакать, и я почувствовала себя такой виноватой! Я больше никогда не спрашивала бабушку о ее муже. Когда ты ребенок, то остро чувствуешь, что это – запретная тема для обсуждения, и усваиваешь это на каком-то подсознательном уровне, а потом уже не решаешься идти в своих расспросах дальше. От своего отца я знаю, что в пятидесятых, когда он был тинейджером, он предпринимал попытки выяснить, чем занимался его отец, был ли он нацистом, ощущал ли он ответственность за то, что творил его брат, – но бабушка не сказала ему ничего. Как и другим своим детям и внукам. Как и мне.

Когда я занималась в архивах поисками информации о моей семье, то подспудно надеялась обнаружить кого-нибудь из семьи Гиммлер того времени, кто не был вовлечен в жуткие деяния нацистов, кто не состоял в партии, СС или не получал привилегий от системы. Но нет – таких в семье не было. И это меня морально надломило. Чем дальше я погружалась в поиски, чем глубже ныряла, тем больше узнавала о том, что вся семья была убежденными нацистами, и это ужасало. И я думаю, что самое трудное для меня было – довольно поздно – обнаружить, что и моя бабушка была убежденной нацисткой. Вот что по-настоящему доконало меня. Ведь я ее знала. С дедушкой таких проблем не было: он умер задолго до моего рождения, и я не испытывала к нему чувств. А с бабушкой я была близка. И теперь знаю, что даже после войны бабушка тесно контактировала с нацистами, которых привлекли к ответственности. Любопытно, что она, тяжело добывая себе хлеб, занималась тем, что собирала посылки для нацистов, которых приговорили к смерти, и рассылала гостинцы по тюрьмам. И это меня шокировало. Это очень тяжело.

Тогда я впервые осознала, как трудно было именно второму поколению, детям нацистов. И стала лучше понимать своего отца, его странное поведение во время моих поисков в архивах: то он просил меня показать ему обнаруженные документы, то вдруг говорил – ой, нет, не доставай меня, с меня достаточно всего этого, я больше ни видеть, ни знать ничего не хочу. Хотя он человек спокойный и интеллигентный. Всю жизнь был учителем немецкого языка.

– Да уж, ты с книгой доставила ему хлопот.

– Думаю, что да. – Катрин тихо рассмеялась. – Но не только хлопоты. Мне кажется, он испытал облегчение, когда закончились мои поиски. Дело в том, что я наблюдала за отцом перед тем, как начать работу в архиве, и мне показалось, что он сильно боялся, что я найду что-то, чего он не сможет вынести. К примеру, что его отец, мой дед Эрнст Гиммлер, участвовал в уничтожении людей. Но всё, что мне удалось обнаружить, – это то, что Эрнст Гиммлер был убежденным нацистом, но не был активным участником грязных преступлений. То есть я обнаружила – может, просто за недостаточностью документов, – меньшее зло из всех возможных. И в итоге, мне кажется, отцу стало лучше после того, как я провела свои поиски и мы с ним обсудили их результат.

– А твоя мама жива? Как познакомились родители?

– Да, она жива. Мои родители познакомились рано, когда оба были совсем маленькими детьми, фактически они всегда знали друг друга. Конечно, было трудновато, когда они поженились, но это было уже лет через двадцать после войны. А сразу после нее – я помню, что отец говорил, – было очень тяжело жить с фамилией Гиммлер и прошлым, потому что фамилия эта еще была у многих на слуху и реагировали люди на нее по-разному. Он родился в 1939 году. То есть ему было всего шесть, когда закончилась война. И в те времена, сразу после войны, находились такие, кто говорил папе: «Эй, да твой дядя же был великим человеком!» А с другой стороны, бывало, что отца в школьные годы побивали камнями, – и он не понимал за что. Я слышала подобные истории от детей многих нацистских преступников – не самых крупных, но тем не менее.