Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– Чью фамилию носит твой ребенок? Предполагаю, что отца?

– Да, мой сын носит фамилию своего отца.

– Но ты свою сохранила?

– Да, когда я была совсем молодой, мне хотелось сменить фамилию, я думала: не хочу жить с такой ношей! Но когда прошли годы, я вдруг поняла: да никто ж меня ни о чем не спрашивает, никто не интересуется этим. Возможно, потому, что фамилия Гиммлер, которая не очень распространена на севере, широко распространена на юге Германии – там очень много Гиммлеров. И еще забавно, что имя Гиммлер похоже на слово himmel – небо. И вы даже представить не можете, сколько людей, слыша это имя, думают о небе! Слышат мое имя и говорят – Гиммлер? О, прям как небо. Хорошее имя! – Катрин, видя мое изумление – уж что-что, а Гиммлера с небом, как мне кажется, даже по звучанию не так уж просто сопрячь, – рассмеялась. – Нет, я сама была в шоке. В общем, за последние тридцать лет мне в голову не приходило, что нужно непременно сменить имя. Вы можете жить с этим именем в Германии безо всяких проблем. И это невероятно! Обычно окружающие слышат мою фамилию и думают, наверное: ну она никак не связана с тем Гиммлером. А потом есть огромное количество людей, которые не знают, чем на самом деле занимался Генрих Гиммлер, за что был ответственен.

– Думаю, ты лукавишь, – заметила я осторожно. – Ну неужели вообще никаких проблем из-за родства?

– Трудно поверить, да? – Катрин сделала глоток остывшего чая. – Нет, по мелочи что-то было, наверное. – Силясь вспомнить, она наморщила лоб. – За последние годы много чего изменилось, и я поняла, что от того, что я сменю фамилию, я не перестану быть родственницей Генриха Гиммлера. Чувства не переменятся с переменой фамилии, даже стань я Шмидт или Мюллер. Мне всё равно не избавиться от ощущения гадливости, что такой человек был в моей семье. Ощущение это появилось еще в детстве, когда я узнала от родителей правду. Но по-настоящему я испытала шок после того, как посмотрела по телевизору документальный фильм про Холокост, – это было, кажется, в 1978-м или 1979-м. Тут, наконец, до меня во всех красках дошло, за что конкретно был ответственен Генрих Гиммлер. И что он делал во времена нацизма. Сначала был полный ужас. А потом пришло понимание, что замалчивать мне перед самой собой это не надо, что нужно об этом читать… Кстати, когда я училась в школе, – вот видишь, я вспомнила! – кто-то из моих одноклассников спросил на уроке истории, когда мы обсуждали Третий рейх, Гитлера и Гиммлера: «Твоя фамилия Гиммлер! Как того человека, о котором пишут в учебнике. Ты имеешь какое-то к нему отношение? Он твой родственник?» Разумеется, я была в шоке, сильно растерялась, но собрала волю в кулак и всё-таки ответила: «Да, я имею к этому ужасному человеку отношение, да, он мой родственник». Помню, учительница тогда резко пресекла наше детское обсуждение, грозившее вылиться непонятно во что. Но это единственная ситуация, которую я могу вспомнить, когда люди вокруг меня были готовы вступать со мной в конфронтацию из-за фамилии. Да и то, можно ли брать эту ситуацию в расчет, учитывая, что мы были маленькими детьми? Единственная настоящая конфронтация из-за родства с Гиммлером происходит у меня внутри, ну или внутри семьи.

– Допустим, а в зрелом возрасте тоже ни разу не спросили тебя о фамилии?

– Ну… Помню, лишь раз, когда я приступила к новой работе, я встретила женщину, которая протянула мне руку для приветствия, а услышав мое имя, отдернула ее обратно. И, отдернув, сказала: «Ой, мне нужно быть с вами осторожнее!» Помню, через минуту ей сразу стало так стыдно: «Ой, простите меня, извините! Я не должна была говорить такие вещи!» Ну а я, конечно, задумалась о том, почему она так отреагировала, – значит, что-то было в ее семье? Может, нацисты их преследовали или убили кого-то? Не знаю. Никогда не пыталась ее спросить: мне казалось, что лезть в душу к кому бы то ни было – неловко. Но это была единственная реакция такого негативного толка – причем реакция на автомате, в первые секунды. Никогда такого, как ни странно, не повторялось, а с этой женщиной позже мы даже подружились.

– Ясно. Скажи, пожалуйста, ты правда приняла иудаизм? К примеру, очень дальний родственник Германа Геринга, Маттиас, живущий в Швейцарии, принял его и теперь правоверный иудей. В искренности его поступка – а мы с ним знакомы лично – я сомневаюсь, считая, что это, скорее, способ глумления над обществом и желание эпатировать людей. Ты – человек серьезный и основательный. Какие резоны были у тебя принять иудаизм, если это так? Муж? Его семья?

– Ой, нет, это утка, которая ходит по Интернету! Я сама об этом слышала несколько раз: пишут там, что я стала иудейкой, обсуждают это активно. Но я никогда и не думала принимать иудаизм! Хотя бы потому, что мой муж – не религиозный человек, и наша семья – мы тоже не религиозны. Много подобных баек гуляет не только про меня, но это не имеет никакого отношения к реальной ситуации! Так что нет, я неверующая.

– А ведь многие, как ты знаешь, ищут спасения в религии, – сказала я, – и для кого-то она – большое утешение. Чем спасаешь себя ты? В чем находишь способ отгородиться от прошлого, которое тебя так тревожит, от Гиммлера, от нацизма?

Катрин задумалась, заговорив после небольшой паузы:

– Думаю, спасает меня то, что я человек с позитивным мышлением, оптимист, который верит, что стакан всё-таки наполовину полон. Иногда, конечно, накатывает депрессия, особенно когда ты сидишь в архиве, читаешь документы, находишь много страшных для себя вещей. Я плачу порой – но это лишь способ выплеснуть из себя всё накопившееся. В целом я вообще человек очень позитивный. И это мое спасение. У меня много интересов, помимо копания в прошлом, – не думай, что я какая-то архивная крыса. Без всякой религии я сделала так, что страшная часть истории моей семьи всё-таки не пожрала меня, не сломала, не уничтожила. Я всегда слежу за этим – слежу, чтобы у меня было время на сына, на меня, мои интересы.

– Ну а теперь, если не возражаешь, давай немного о «страшной части истории твоей семьи»…

Катрин часто закивала и, как мне показалось, снова немного напряглась:

– Хочешь спросить о Гиммлере?

– Да, именно так.

Катрин продолжила:

– Многие до сих пор знают о нем поверхностно, что он был злом, что он делал что-то плохое, но что именно – не знают, не понимают масштабов его власти. Он ведь был вторым человеком…

– Слишком много вторых, – заметила я, – вторым человеком после Гитлера сначала был Рудольф Гесс, а потом рейхсмаршал Герман Геринг.

– Возможно, – легко согласилась собеседница, а я изумилась, откуда вдруг в ней такое странное желание приблизить Гиммлера к Гитлеру максимально.

– Кстати о Геринге. – Я отхлебнула остатки холодного кофе. – Когда говоришь о нем, как ни странно, не испытываешь того омерзения, какое появляется, когда говоришь о твоем двоюродном деде. Причем это даже в среде детей высокопоставленных нацистов. Гиммлер – это СС и концлагеря. И, разумеется, многие хотели бы, чтобы твой двоюродный дед оказался на Нюрнбергском процессе и понес заслуженное наказание. А перед этим имел возможность объяснить: как он сам понимал то, что творил?