Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– Точно так, как твои брат и сестра…

– Да. Но я счастлива уже тем, что я могу хотя бы говорить со своим отцом. И с тетей. Той самой, которая отвезла фарфоровую фигурку в концлагерь.

– Можно ли предположить, что твой отец когда-нибудь освободится от этого груза окончательно?

– Нет, никогда. Уверена, что это невозможно. Это его крест. Он страдает. Да, мой папа – сын нациста и племянник крупнейшего нациста, и его это мучает долгие годы – такие, как он, они тоже жертвы режима, но, конечно, нельзя сравнивать их страдания со страданиями жертв. У меня вот много друзей в Израиле. Когда я путешествовала по миру, читая лекции, люди поначалу относились ко мне с подозрением, потому что я из семьи Гиммлер. Возможно, они считали, что я буду пытаться оправдывать своего родственника. Но в итоге я со многими из них подружилась – это стало возможно потому, что я была с ними честна, не пыталась ничего скрыть или приукрасить. Просто раскрыла карты и сказала: «Всё так, как есть, и я пытаюсь жить с этим так, как могу». И благодаря моей откровенности с людьми получалось перекидывать такие мостики, от меня к ним. И все эти лекции и знакомства позволили мне примириться с фамилией Гиммлер. Я осознала, что не должна стыдиться себя, ведь я не могу быть ответственной за то, что изменить не в силах.

Мы с Катрин начали собираться. Она порывалась оплатить счет, но в итоге уступила мне – в конце концов, это же я ее пригласила. Гиммлер предложила прогуляться вдоль Шпрее. Задачка не из простых, когда на улице так промозгло, но отказаться я не решилась.

По Шпрее, к которой мы спустились от ресторана, сновали прогулочные кораблики с открытыми, а оттого и пустыми палубами. Когда какой-нибудь из кораблей равнялся с нами, Катрин умолкала и кивала мне – мол, подожди. Перекрикивать их ей было тяжело.

Говорили мы о разном. Я поинтересовалась ее мнением по поводу тех родственников высокопоставленных нацистов, которые отказались иметь потомство.

– Например? – уточнила Катрин, шмыгая красным носом.

– Например, Норман Франк, старший брат Никласа и сын гауляйтера Польши Ганса Франка. Или Беттина Геринг, перевязавшая маточные трубы. Как тебе кажется, это нормально?

– Эти люди сами себя наказывают за то, в чем не были виновны, и их искренне жаль. Вообще каждый должен решать для себя сам, хочет он иметь детей или нет, хотя… в такой особенной ситуации, когда люди считают, что им нужно прервать свой род, чтобы остановить фамилию… Это, на мой взгляд, такой же радикальный подход, что был у нацистов. То есть эти люди придают крови и ДНК решающее значение – почти как в Третьем рейхе. Они свято верят в генетику и в то, что их потомки непременно будут чудовищами. Я вот не верю, что кровь столь уж важна. Как и генетика. Как и грех поколений. Важно, кто ты сам, что ты делаешь, какие решения принимаешь, а не кровь.

Мне показалось, что она довольна тем, как сформулировала ответ, вовремя оборвав себя, чтобы не запутаться в собственных рассуждениях.

– Знаешь, – заметила я, – мне очень нравится, как четко во время нашего разговора ты разделяешь поколения: это «дети», второе поколение. Это «внуки» – третье. И так далее. И ты отдаешь отчет, что каждое поколение по-своему относится к проблемам своего родства с нацистскими бонзами. Как переживалось это «внуками»? Протест?

– Да, протест – это типичная история, которая случилась со вторым поколением. В 60-е. Это было время восстаний, конфронтаций. Много было протестов против родителей и конечно же дедов. «Внуки» хотели отделиться от семей, подчеркнуть, что они не нацисты, – при этом «внуки» не пытаясь даже разобраться, были их родители и деды нацистами или нет. Им не было дела до правды – они хотели не понимать, а осуждать. Думаю, что стало легче моему поколению, третьему, потому что возникла внушительная временная дистанция между нами и Третьим рейхом. И мое поколение могло задавать вопросы дедам и бабкам уже с позиции, а как такое вообще могло произойти, что случилось-то? Что заставило их принять в этом участие, может, какие-то карьерные возможности, к примеру? Или они чего-то боялись? Так много разных причин и мотиваций! Мне кажется, что узнать историю наших дедов крайне важно, чтобы избежать радикальных движений в современном обществе. Или появления новых форм нацизма и расизма. И сделать так, чтобы страшные годы в истории нашей страны не повторились снова.

Мимо нас проплыл очередной пароходик, сверкнув окнами, отразившими на долю секунды холодное солнце. А потом я сказала Гиммлер, что не все мечтают о том, чтобы упредить волну нацизма, фашизма, расизма. Я вспомнила про Райнера Хёсса и про интервью, которое мне дала Андреа Рёпке, та самая, что обличила дочь Гиммлера Гудрун и ее организацию «Негласная помощь». Вот еще одна очень любопытная выдержка из интервью Андреа:

«Можно с уверенностью утверждать, что сейчас в Германии и других странах Европы существует неонацистская сеть, которая в течение многих лет без каких-либо помех сотрудничает с организациями старых нацистов. Разумеется, многие умерли. Но те, кто еще жив, пользуются огромной популярностью у неонацистов, их приглашают в качестве почетных гостей на различные мероприятия, где их просят рассказать о своих подвигах – в кавычках, конечно. Естественно, они отрицают Холокост, утверждают, что Освенцима не было, с гордостью рассказывают, как сражался доблестный вермахт, представляют всё в абсолютно искаженном виде. А молодые смотрят им в рот и верят каждому их слову. Вот что опасно. Есть примеры тому, как во время демонстраций или маршей неонацистов с речами выступают бывшие эсэсовцы, в том числе награжденные Рыцарским крестом, превозносят Адольфа Гитлера, восхищаются организационными способностями Гиммлера, то есть подают абсолютно искаженную картину событий. И это искаженное представление о Третьем рейхе они пытаются внушить молодежи, что опасно.

Вот вам, например, история Эриха Прибке, высокопоставленного офицера СС. Эрих Прибке – один из тех, кому “Негласная помощь” и глава ее Гудрун Гиммлер помогла выехать из страны. Но его всё-таки отыскали, выдали Италии, где в итоге над ним состоялся суд. Попался он по собственной глупости – дал, спустя полвека после совершенных преступлений, интервью журналисту, решив, что всё утихло. Но Прибке опознали, началось массовое негодование… И вот этот осужденный эсэсовец сегодня представляется героем, иконой неонацистов. Многие издания неонацистов поддерживают контакт с Прибке, с большим почтением рассказывают о нем, о Третьем рейхе в своих публикациях. И он, сидя в тюрьме, видит, что у него много сторонников среди молодежи.

Эрих Прибке представляет собой тип старых нацистов, которые так ничему и не научились. Пишет письма последователям, которые публикуют их в Интернете. Его почитают, ”он – герой, он сидит за наше общее дело, за Третий рейх“. Прибке – очень важная фигура в плане идентификации неонацистов со старыми национал-социалистами. Я тоже с ним переписывалась, выдав себя за его сторонницу. В письмах он жаловался, что в тюрьме ему приходится очень плохо, семья далеко, в Аргентине. И всё время представляет себя героем. Ни тени раскаяния, ни тени сострадания по отношению к жертвам, итальянцам, которых он расстреливал. Себя он считает жертвой. Такая позиция очень распространена среди бывших эсэсовцев.