Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

И дальше – об укреплении позиций Заура в глазах фюрера: «По своей укоренившейся в последнее время привычке Гитлер в ходе дискуссии демонстративно не обращал на меня внимания. Он даже не пожелал выслушать мое мнение и обращался исключительно к Зауру. Мне была отведена роль молчаливого свидетеля. После заседания Геббельс доверительным тоном поведал мне, что поражен моим безучастным отношение к поведению Заура, который явно намерен занять мое место» 160 160 Там же. С. 542. .

– Это, к сожалению, правда, – вздохнул Клаус Заур, – отец был одержим работой, креслом министра, и ничего другого ему было не надо. Еще он был одержим Гитлером. Как-то, уже спустя много лет после войны, мы с ним прогуливались во Фрайбурге, и он вдруг с несвойственной ему откровенностью повторил при мне фразу, сказанную ему Гитлером: «Он сказал, что я, а не Шпеер должен был стать его министром». Отец сказал это с налетом сожаления, а я подумал: если бы он стал министром военной промышленности, его наверняка бы вздернули в Нюрнберге. Он не был столь хитер, как Шпеер, который умудрился получить вместо заслуженной смертной казни двадцать лет тюрьмы.

«На завершающем этапе войны я мог отвлечься и успокоиться, только уйдя с головой в активную деятельность. Я решил, что уж если Зауру так хочется, то пусть он фактически возьмет на себя руководство разваливающейся системой военной экономики и пытается сохранить относительно приемлемый объем производства вооружения» 161 161 Там же. С. 560. .

– Ваш отец в итоге добился своего, – заметила я Клаусу, который, прервав свое нервное хождение по комнате, вдруг сел на стул и ухмыльнулся, сжав губы в нитку.

– В своем завещании Гитлер назначил его преемником Шпеера, министром военной промышленности. То есть с 30 апреля – дня, когда покончил с собой Гитлер, – по 3 мая мой отец был министром Великого Германского рейха, которого уже не было. Страшное издевательство. Я бы лично расценил это как плевок в лицо от мертвого фюрера, чем признание заслуг отца…

– Мне всё-таки казалось, что он был талантливым технократом, а не одержимым нацистом, питающим платоническую любовь к Гитлеру. То есть не таким, каким описываете его вы.

– Технократом? – Клаус взглянул на меня так, словно впервые увидел секунду назад. – Он был нацистом. Упоенным. Толстым. Шумным. Холериком со вскинутой к солнцу рукой. Он сделал тотальную ставку на власть. Он ведь де-факто с марта 1944 года руководил всей военной промышленностью рейха, но этого было мало. Ему хотелось быть рейхсминистром. Хотя у него был Рыцарский крест за военные заслуги, был еще Крест с мечами. Он хотел обойти Шпеера. Почти патологическое желание убрать соперника и встать на его труп. Вот он какой, мой отец…

Заур, подумалось мне сначала, в своем критическом отношении к отцу был немного похож на Никласа Франка с его желанием обличить и задеть, но потом я поняла, что принципиальная разница между этими людьми в том, что Клаус, в отличие от Франка, говорил с каким-то тяжелым внутренним спокойствием, без надрыва. Вообще всё выглядело так, словно он констатирует факты, – что творилось у этого человека внутри, я не знала, и догадаться было трудно. Судя по всему, Заур был из тех людей, кто привык держать эмоции при себе, и эта привычка с годами лишь укоренилась, зацементировав себя напряженной улыбкой на лице.

– Отцу не повезло, – продолжил Клаус. – В своем завещании Гитлер назвал своим приемником Карла Дёница, а Дёниц, возглавив Третий рейх, 3 мая преобразовал кабинет, снова, вопреки последней воле фюрера, назначив министром вооружений Шпеера… Что? – вдруг спросил меня собеседник.

– Я просто подумала о том, что в начале мая, когда Красная армия была в Берлине, они где-то преобразовывали кабинеты… Звучит невероятно. Такой странный образ, будто сидят они все на руинах под бомбежками и вписывают свои имена в графы: ты – министр такой-то, а я – министр такой-то…

– Агония бывает разной, но заканчивается всегда одинаково, – философски заметил Заур и, выдержав паузу, словно сделав отточие, продолжил мысль. – А они чуть ли не до середины мая играли в свой игрушечный кабинет министров. Правительство, которое возглавлял Карл Дёниц, называлось фленсбургским, поскольку город Фленсбург, где оно находилось, располагался поблизости от границы с Данией, и арестовали их всех 23 мая. Моего отца арестовали раньше, в начале мая. Ну а там – лагеря, Нюрнберг…

– Его арестовали американцы. В начале мая. А дальше?

– Дело было так. Если не ошибаюсь, после ареста отец был доставлен американцами в лагерь в Кранцберге. Он побывал в шести-семи разных лагерях. В декабре 1945 года отца доставили в Нюрнберг, где вовсю шел самый крупный судебный процесс, международный трибунал. И в это время Шпеер, которого судили в числе прочих преступников, передал отцу открытку, нарисованную собственной рукой. На открытке была примерно такая подпись: «Дорогой мой Заур, верю, что наступят лучшие дни, всего хорошего. Ваш Шпеер». Несмотря на то, что отношения между ним и отцом никогда не были хорошими, я бы назвал их плохими, эта открытка была какой-то трогательной, сердечной, симпатичной и нарисована была явно от всей души. Значило ли это, что Шпеер просил прощения? Или это был просто жест человека без званий к другому человеку без званий, тоже вышибленному из привычной системы координат? Я не знаю. Но знаю, что самым трудным годом в их отношениях был 1944-й, в том же году состоялось то самое совещание у Гитлера, на котором фюрер назвал моего отца гением.

«…На одном из оперативных совещаний Гитлер в присутствии всех генералов из своего ближайшего окружения безапелляционно заявил: “Какое счастье, что один из руководителей нашей военной промышленности настоящий гений. Я имею в виду Заура. Он, несомненно, преодолеет все трудности”. Генерал Томале робко попытался обратить его внимание на следующее обстоятельство: “Мой фюрер, здесь присутствует министр Шпеер”. “Да, я знаю, – буркнул Гитлер, явно раздраженный тем, что его перебили, – но Заур – гений, который сумеет исправить положение”» 162 162 Там же. С. 535. .

– В Нюрнберге им уже не было важно, кто гений, а кто нет, – продолжил Клаус, – каждый выживал как мог. Шпеер уже на процессе начал отчаянно лгать и договорился до того, что он был чуть ли не в оппозиции Гитлеру, что даже планировал покушение на фюрера. А потом он выпустил огромные мемуары. Он изобрел свой собственный метод повествования, постоянно акцентируя внимание на том, что признал свою вину. А дальше в развернутом виде пояснял, что я хоть и виноват, но вообще-то по-настоящему виноват еще тот, другой и третий. Шпеер ничего не пишет о том, как выгонял евреев из Берлина, как лишал их собственности, чтобы на этом месте стоить свои роскошные здания, будучи еще главным архитектором рейха. И как он вел себя, став министром военной промышленности. Участвовал в совещаниях, а потом вычеркивал себя из списков участников, зная, что это может отрицательно на нем сказаться, если война будет проиграна.