Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Нелюбовь к Шпееру Заура-старшего передалась и его сыну. Клаус, разумеется, во многом был прав: долгое время мемуары Шпеера были главным историко-биографическим документом времен Третьего рейха, и каждый, кто когда-либо занимался темой Гитлера и его близкого окружения, непременно ориентировался именно на эти мемуары, сквозь призму которых многие и по сей день смотрят на историю гитлеровской Германии. Разумеется, Шпеер отредактировал себя – он раньше многих понял, что «быть» в некоторых случаях менее полезно, чем «казаться». Он был неразговорчив с тюремными психологами и психиатрами в Нюрнберге, избегая ответов на вопросы и тяготясь их попытками разговорить его, в то время как практически все остальные обвиняемые, соблюдая, однако, дистанцию, всё же общались с ними, поверяя им свои страхи, чаяния и надежды. Шпеер предпочел промолчать, зато потом, после Нюрнбергского процесса, высказался громче остальных в своих мемуарах…

– А ваш отец?

– Ну а отец, конечно, был не столь хитер. Его мягко осудили – приговорили к небольшому штрафу и отпустили домой в Пуллах в 1948 году. Не просто так. А потому что он стал сотрудничать с американцами и выступил основным свидетелем в деле против Круппа. В пору, когда он был еще младшим директором металлургического завода Тиссена, Крупп считался их основным конкурентом. В общем, это тоже история взаимной нелюбви моего отца и Круппа. Собственно, Круппа и осудили лишь из-за того, что мой отец в Нюрнберге дал против него показания.

После главного судебного процесса в Нюрнберге, продлившегося с 1945-го по 1946 год, итогом которого стали приговоры высокопоставленным нацистам Третьего рейха, в числе которых был Альберт Шпеер, получивший двадцать лет тюрьмы, в этом городе прошли еще двенадцать судебных процессов, которые теперь называют «малые», или «последующие» Нюрнбергские процессы (их проводил не международный трибунал, а военное командование США). На одном из них, проходившем в том же зале суда № 600, Карл-Отто Заур, выкупая свою свободу, и выступил против Круппа, самого мощного промышленника Германии. Процесс официально назывался «США против Альфрида Круппа», и целью его было призвать к ответственности крупнейших промышленников, обеспечивающих Третьему рейху подготовку к войне, ведение войны, использование рабского труда на производстве. В итоге Альфрид Крупп был приговорен к двенадцати годам лишения свободы с конфискацией имущества, а Карл-Отто Заур отпущен домой в 1948 году. Правда, уже в начале пятидесятых ситуация переменилась. Круппа в 1951 году досрочно выпустили на свободу и возвратили его личное состояние, а Карл-Отто Заур прослыл в среде промышленников предателем и означало это только одно: ему был объявлен бойкот, и на работу его брать никто не хотел.

– Я сам понял многое об отце после одной ситуации, – задумчиво сказал Заур, сидя в кресле, – на дворе был 1955-й или 1956 год. Мне было примерно лет пятнадцать. Отец сидит перед телевизором и смотрит на Тео Бланка, который тогда был министром обороны ФРГ. Смотрит, смотрит, а потом вздыхает и говорит то, от чего у меня волосы становятся дыбом. Он произносит: «Вот он какой, мой преемник». Тогда я из чистой вредности заметил ему, что Бланк – преемник Шпеера, потому что через три дня Дёниц, преемник Гитлера и глава Третьего рейха, снова назначил министром Шпеера. Но теперь вы понимаете, что занимало отца спустя годы после войны? Что он был три дня министром и Гитлер перед смертью его упомянул в завещании.

– Ощущение, что эти три дня преследовали его годы…

– Точно, – согласился Заур.

– И вас тоже преследуют…

Он промолчал.

Воспользовавшись паузой, я попросила Клауса сменить точку и показать нам дом. Он явно не был готов пока обсуждать свои отношения с отцом, хотя, полагаю, обсудить было что. Судя по всему, старшего сына Карла-Отто Заура постигла та же судьба, что и многих детей высокопоставленных нацистов, – их отцы, утратив цель жизни в виде служения фюреру и Третьему рейху, не могли заместить ее такой банальной мелочью, как любовь к семье. Не тот масштаб, размах, ощущение собственной избранности и значимости…

– Посмотрите немного мои книги. – Клаус показал на корешки книг, стоящих строго в ряд. – Вот, видите, серия из восьми томов. В 1980 году я издавал огромное количество литературы про Сопротивление, антисемитизм, Холокост. Всё это объединилось под названием «Германо-израильский диалог». Издателем был Рудольф Фогель. Он был уполномоченным Конрада Аденауэра по вопросам Израиля, сам потерял мать и брата в концлагере. И он рассказал о том, что выходит восьмитомник, Роберту Кемптеру, заместителю главного обвинителя США на Нюрнбергском процессе. И Кемптер спросил его: «О, я вижу, вы издаетесь у Заура? А ведь это сын того самого Карла-Отто Заура». И Фогель спросил: «И как вы к этому относитесь?» Кемптер ответил: «Да прекрасно! Во-первых, хорошее дело. Во-вторых, Карл-Отто Заур всё-таки не был нацистом в прямом смысле слова – он был технократом…»

– Ну так… ему же, наверное, виднее, Кемптеру? – осторожно спросила я.

– Да? – Задумался Заур. – В Нюрнберге многие заступались за отца, говорили, что он вне политики, что он технократ, что будь на месте Гитлера другой лидер, а вместо национал-социализма другой строй, он бы точно также проявлял свои организаторские таланты на благо военной промышленности, то есть ему было вроде как неважно, на кого работать, – главное, на свою страну. Но ведь с 1925 года он ощущал себя национал-социалистом, вписанным в эту идею, в этот строй, и он почитал Гитлера во время Третьего рейха. А после крушения рейха почитал его точно так же, может, и еще больше…

Везде в доме – в каждой комнате – книги, книги, книги. И в кабинете Клауса. Шкафы с книгами в один ряд занимают все стены, и кажется, что дом держится именно на этой опоре. Старые, новые, потрепанные и сверкающие глянцем, в суперобложках и без них – книги живут своими жизнями, вплотную прижавшись к друг другу на светлых узких полках. Посреди комнаты стоит старый добротный деревянный стол, заваленный листами формата А4, открытыми банками клея, ножницами, карандашами, канцелярскими ножами, калькулятором, скотчем. Под толстым слоем необходимых для издателя принадлежностей погребен факс и два телефона, от которых, не путаясь друг с другом, в разные комнаты тянутся провода.

По бокам стола с канцелярскими принадлежностями – вертикальные ряды ящиков с круглыми ручками. Когда Заур, в свойственной ему порывистой манере, принялся вытягивать один за другим ящики стола, а потом резко задвигать их, не обнаружив искомое, я заметила вслух, что стол довольно старый и, вероятно, принадлежал кому-то из близких Клауса. И услышала прогнозируемый ответ: