Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Тем временем Аш, убедившись, что я не буду его купать, спускается, продолжая истошно мяукать. Он с удовольствием подставляет огромную голову под ладонь Элизабет, когда та, кряхтя, наклоняется, чтобы его погладить, а потом начинает настойчиво путаться под ногами, мешая хозяйке дойти до кресла: она снова наклоняется, чтобы взять его на руки.

Геринг плюхается в большое кресло, с удовольствием погружаясь в него, как в зыбучие пески:

– Ты нравишься Ашу, – сообщает она доверительно.

– С чего ты это взяла? – спрашиваю.

– Сама увидишь. Сейчас придет к тебе ластиться.

Через несколько минут, как она и обещала, кот по-хозяйски запрыгивает мне на колени и требует, чтобы его гладили и чесали, а потом чесали и гладили – и наоборот.

– Я попозже представлю тебя остальным, – сообщает Элизабет, – там на крыше прячутся Сиси, Митч и Ганнибал. Ашличек просто посмелее! Но, бог ты мой, как же нелепо их постригли!

Я отдаю Элизабет кота, снимаю с шеи свою зеркалку и выставляю на режим записи:

– Я поснимаю тебя немного с Ашем, – не возражаешь?

– Нет, – немного устало улыбается Элизабет. И я понимаю, что мне нравится деловой подход этой самостоятельной женщины. Она не жеманится, не позирует, не умалчивает, в общем, отрабатывает по полной. Это внушает уважение и симпатию. Да что ж такое! Неужели все представители ее рода обладают этим талантом – внушать симпатию?!

Альберт Шпеер в мемуарах писал о мощном обаянии Германа Геринга, которое он, как и свою улыбку, включал и выключал, «словно рубильник». И что удивительно: при описании Германа Геринга и Шпеер, и два тюремных психиатра в Нюрнберге, и остальные – все неизменно сравнивают рейхсмаршала с ребенком – «обычно доброжелательный, иногда явно мрачный, в своих поступках похож на ребенка, постоянно играет на публику».

«Как ребенок» – через каждую строчку. Очень необычно.

– Знаешь, – задумывается Элизабет, – у меня всегда были кошки. Я их обожаю. С тех самых пор, когда была совсем малышкой. Я постоянно общалась с ними, разговаривала – наверное, в этом тоже проявляется одиночество, если кошка твой лучший друг и собеседник. Однажды, когда я вернулась из школы, моя кошка собралась рожать. Дома – никого. И мне пришлось выступить в роли акушерки. Так что котяток я сама вытаскивала на свет божий и перерезала пуповину. А потом принимать кошачьи роды стало для меня делом привычным.

– Любовь к кошкам у вас черта семейная.

– Да? А почему ты так говоришь? Мой отец, Альберт Геринг, обожал собак, просто до тряски.

– Я говорю про Германа.

– Про дядю?

– Да. Видела много хроники, где он играет с львятами.

– С львятами? Хм… То есть, думаешь, что любовь к кошкам у нас в крови?

– В случае с Герингом, – признаюсь ей, – не знаю. Думаю, что это была не любовь. Сублимация.

– То есть? Почему?

– Потому что эта история с любовью ко львам началась в середине тридцатых годов, тогда все считали, что Геринг не может иметь детей.

Элизабет задумывается:

– Да, в первом браке с Карин фон Канцофф у них не было детей. Я лично думаю, что это была вина Карин.

– Но у нее был ребенок от первого брака.

– Но больше-то не было. Герман её очень любил, но, видно, не судьба…

– Она умерла. А в 1935 году он женился на сорокалетней Эмми Зонеманн…

– Но тетя Эмми-то родила Герману Эдду!

– В 1938-м, когда никто уже и не надеялся. И ей, и Герману было уже за сорок.

– Никогда не смотрела на эту ситуацию под таким углом, – задумывается Элизабет. – Возможно, тут есть рациональное зерно. То есть, полагая, что у него никогда не будет детей, он… как бы… переключился на кошек?

Мы обе смеемся над нелепостью формулировки.

– Давай я тебе кое-что прочитаю про твоего дядю и львов, – предлагаю я Элизабет, прикрывшей глаза.

– Давай, – соглашается она, не разлепляя век, – сколько же ты всего напихала в свой телефон?

«Жизнь Эмми с Герингом не давала ей скучать. Одна из причуд ее постоянно толстеющего мужа состояла в заботах о содержании львов в местах проживания Герингов. Берлинский зоопарк поставлял маленьких львят, которых Геринги затем в течение почти полутора лет держали в домашних условиях. Животные свободно разгуливали по территории, а по достижении опасных для человека размеров их возвращали обратно в зоопарк. В течение нескольких лет семья Геринга вырастила семерых львов. Однажды, в связи с Олимпийскими играми 1936 года, “элита” итальянского общества, в том числе сыновья Муссолини – Витторио и Бруно, – пили чай в “Каринхалле”. И вдруг открылась дверь и вошел лев. У гостей глаза полезли на лоб и отнялись языки, пока Эмми Геринг не прогнала домашнего зверя. Она сама вспоминала: “Однажды мы на короткое время поселились во дворце министра-президента, так как наш дом на Лейпцигер-плац приводился в порядок. Мы взяли с собой льва и поместили его в подвале. Ночью мы вдруг проснулись от того, что открылась дверь спальни. Перед нами стоял наш лев. Лапами он отжал ручки восьми дверей, расположенных между подвалом и нашей спальней, и нашел дорогу к нам. Он был прямо-таки вне себя от радости, когда обнаружил нас. Мы не смогли заставить себя отправить его обратно. Итак, мы оставили его на ночь у себя…”» 6 6 Зигмунд А.-М. Женщины нацистов. М.: Ладомир, 2001. С. 59.

– Только в отличие от тебя Герман Геринг на кинохронике говорит со своими львами по-немецки, – говорю Элизабет, которой Аш так и не дал подремать, требуя внимания к собственной персоне.

– Мы с моей мамой росли под чешским влиянием. Я была трудным ребенком, и у нас часто дома вспыхивали скандалы. Так вот, когда я сильно огорчала свою бабушку, она говорила: «Ты, Элизабет, истинная немка!» Для бабушки это было настоящим ругательством – «немка!». Отчасти это так. И я ничего не могу изменить. Даже сейчас, я, наверное, и есть – живущая в Перу немка, которая говорит со своими котами по-чешски.

– А по-немецки говоришь? Или это так, забытый и похороненный язык?

Элизабет аж подпрыгивает в кресле:

– Конечно! Я же в свое время работала в швейцарских и немецких компаниях. Я свободно говорю и пишу на немецком. Переводила немецкие контракты для перуанских покупателей. О да. Это был мой хлеб – немецкий, английский, испанский. Теперь со мною рядом нет никого, с кем я могла бы говорить по-немецки или по-чешски. Я говорю постоянно только по-испански. Иногда говорю по-английски, вот, например, как с тобой сейчас. Иногда по-итальянски. Так что, думаю, испанский – все-таки главный язык моей жизни.

– Но при бабушке дома ты говорила на чешском?

– Конечно! А сейчас только с кошками: сыновья не знают чешский, а вот Аш только его и понимает.

– А не была твоя принадлежность к семье Геринг раздражающим фактором для бабушки?