Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Элизабет мотает головой:

– Ну что ты, нет! Она всё-таки была мудрой женщиной. Жить прошлым нельзя, так же, как нельзя жить с чужой виной. Это нечестно. А если ты сам постоянно таскаешь за собой этот крест, наслаждаясь страданиями, то это просто ненормально. Вот ты говорила про Беттину Геринг, – мне кажется, всё это дурь и блажь! Ну скажи, кому это на пользу – то, что ты страдаешь за грехи предков? Кому это в принципе может помочь? Странная, непрактичная позиция. Или, я знаю, некоторые вообще ездят по миру и просят прощения у жертв своих отцов, точнее, у их детей. Зачем? Зачем они это делают? Чтобы люди знали, что такие страдальцы существуют? Я хочу, чтобы меня окружали люди, которым интересна именно я, а не те, что пострадали от Германа Геринга, Гитлера и черт знает кого еще!

«Я живу в настоящем, а не в прошлом, все эти воспоминания – просто мертвый груз», – говорил Геринг в Нюрнберге. Правда, в его случае, «мертвый груз» был скорее свершившимся фактом, чем метафорой. Я жду, использует ли Элизабет похожую формулировку? И она добавляет:

– …Самобичевание в данном случае – просто пустое, никому не нужное бремя, мертвый груз.

– Допустим, – говорю, – но наверняка окружающие пытались взвалить на тебя это бремя?

– В общем, было дело, конечно. Не считая швейцарского профессора в школе, который меня невзлюбил за фамилию. Как-то, когда я уже закончила школу и начала работать, я решила найти другую работу, получше, чтобы платили побольше. В общем, остановилась на какой-то крупной немецкой или австрийской компании, уже не помню… Отправила им свое резюме, меня пригласили пройти собеседование. Но я уже понимала: работа у меня в кармане. Я владею несколькими языками, у меня есть своя, пусть очень старая и разваливающаяся, но машина, так что я мобильна, к тому же они мне сразу сказали: «Вы то, что нам нужно». В общем, я пошла на собеседование, понимая, что это формальность. Собеседование проводил крупный начальник, под руководством которого я должна была работать. Он сразу выбил меня из колеи простым вопросом: «Вы имеете что-то против евреев?» Я несколько опешила и говорю ему: «Нет, разумеется, ничего против них не имею. Моя семья, скорее, принадлежит к чехам, чем к немцам». Я не сказала ему, что фамилия моей мамы Нойман, что она сама еврейка. Подумала: ну какое это имеет значение? А, наверное, надо было сказать. Но тогда я рассуждала просто: ну что это за критерий такой – принадлежность к семье?! Им же нужны мои профессиональные навыки и личные качества!

Но начальник считал иначе: «Видите ли, у вас особенная фамилия, напоминающая о войне, поэтому мне придётся собрать совет директоров, чтобы решить, принимаем мы вас или нет». «Ну да, – сказала я, – ну да, собирайте». Это было неожиданно. После собеседования я пришла домой и рассказала всё маме, а она ответила: «Больше они тебе не позвонят». Спустя день у нас на пороге дома возник пожилой джентльмен, немец, я видела его, когда приходила на собеседование. Он был седой, с белыми-белыми волосами. Так вот, он поздоровался и сказал, стоя на пороге: «Элизабет, вас отказываются принимать на работу, ведь в компании также работают евреи, и, к сожалению, по этическим причинам вам в должности отказано». Я ответила ему: «Не переживайте, я понимаю». Хотя, честно сказать, было очень обидно.

Но были и другие – те, кто смотрел на меня с восторгом (в крупном немецком концерне), как на какой-то трофей, на редкую птицу: «Ух ты! Она родственница того самого Геринга!» Да, случалось и такое.

В молодости, еще до замужества, у меня был бойфренд. Для того, чтобы я могла защитить себя на криминальных улицах Лимы, он подарил мне пистолет, браунинг-бэби (кажется, он так назывался). Я пошла получать лицензию, потому что без лицензии носить его при себе было нельзя. Пришла в полицейский участок, помню, что мне этот участок показался просто огромным. И меня отправили на обследование к психологу: его нужно обязательно пройти. И он спросил меня: «Вы случайно не родственница рейхсмаршала?» «Да, – ответила я, – он мой дядя». И он подпрыгнул, закрутился как волчок и говорит: «Подожди, я тебе сейчас кое-что покажу». В общем, перерыл половину книжного шкафа. И, довольный такой, показывает мне какую-то книгу с заломленными страничками. Он ее листает, потом открывает на какой-то там странице и называет мне результат дядиного теста IQ. Поясняет: очень хороший результат – 138 баллов.

«Мною в его камере было проведено тестирование интеллектуальных способностей. Геринг был несколько подавлен к моменту моего прихода, но пару минут спустя приободрился. Он проявил живейший интерес к требованиям теста и после предварительного тестирования (памяти) превратился в возбужденного самодовольного подростка, изо всех сил пытавшегося произвести впечатление на своего педагога… Допустив во время одного из цифровых тестов ошибку, он с досады шлепнул себя по ляжке, после чего нетерпеливо стал похлопывать по одеялу койки, а затем попросил предоставить ему третью, а потом четвертую попытку. “Нет, дайте я еще попробую, я смогу, непременно смогу!”

И когда он, к моему нескрываемому удивлению, все-таки выдержал тест, Геринг, видя мою реакцию, не смог сдержать своей радости. Его прямо-таки распирала гордость. И в этом состоянии он пребывал до завершения тестирования; мои замечания о том, что мало кому из его коллег удавалось подобное, привели его в неописуемый восторг, как какого-нибудь первоклашку. Я дал ему понять, что пока что никто лучших результатов не добивался. Геринг даже признал, что, дескать, всё же эти американские психологи кое-что смыслят» 7 7 Голденсон. Интервью. С. 19. .

Психолог, который разговаривал с Элизабет, в итоге выдал ей необходимую для ношения оружия справку.

– И этот человек сказал: «Вам нечего стесняться, Геринг был умным и образованным человеком. Все делают ошибки, и он ошибся тоже». И тогда я поняла, что гены – это одно. А я сама – другое. Я не оправдываю дядю Германа, это не означает, что я такая же, как он. И что, заполучив пистолет, я стану отстреливать людей направо и налево. А что касается крови, то кровь – не единственный источник и мотиватор моего поведения.

Герман Геринг в беседах с тюремным психиатром Леоном Голденсоном, напротив, утверждал, что «кровь всё расскажет», и считал влияние этой самой крови очень мощным фактором, не отрицая, однако, огромную роль среды в развитии человека (что противоречило взглядам нацистов на этот вопрос). Геринг даже заметил, что важно даже то, «есть ли у человека сестры или братья, или он единственный ребенок в семье», а также «воспитывается ли человек в городе или деревне, рядом с озером или на берегу океана». И подытожил: «Человек – это продукт среды и наследственности». В то же время Геринг отрицал сильное влияние на него самого окружающей среды: «Что касается моего детства, то я не вижу, какое влияние оно оказало на меня как на взрослую личность. Может, и оказало. Это ваша профессия, а я не эксперт в этой области. Но я думал о ваших постоянных вопросах о моём детстве. И пришел к выводу, что между мной-мальчиком и мной-мужчиной нет разницы, даже сейчас. По-моему, мальчик обладает всеми чертами, которые потом проявляются в мужчине» 8 8 Голденсон. Интервью. С. 177, 179. .