Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– Это черт знает где, – говорит Франк и смотрит на меня. – Почему они отправили туда самого титулованного палача двадцатого века? Он же был национальным героем! Я не преувеличиваю! Странное решение американского командования.

Пожимаю плечами:

– Вероятно, там была тюрьма и должны были проходить какие-то казни. Согласно легенде, Вудс конструировал новую модель электрического стула, мудрил с подачей и напряжением тока, в общем, занимался тем, что хотел усовершенствовать этот метод казни. И решил его испытать. На себе.

– И казнил сам себя?

– Да. Стал первым человеком, который был казнен на Маршалловых островах.

– Гротескно! – Франк пребывает в мрачном восторге. И тут же добавляет: – Храни Господь его душу. Настоящий был профессионал, таких уж и нет. Но гротеск в чистом виде!

Последняя фраза звучит особенно восторженно. Чтобы как-то сбить напряжение момента, Никлас вдруг нервно смеется:

– Он ведь был профессионалом. И сам вызвался быть палачом на Нюрнбергском процессе, до которого у себя в США повесил не меньше нескольких сотен человек.

– То была петля, – перенимаю я нарочито задорный тон Франка, – с электрическим стулом он не сладил. Так что, можно сказать, его убил прогресс.

Франк кивает:

– Но в Нюрнберге он справился отлично. Он прекрасно реализовал идею с эшафотами, которые были покрыты черной тканью, чтобы, когда откроется люк и тело с петлей на шее провалится в него, никто не видел последних секунд агонии осужденных. А отец мой как раз ударился глазом о край люка, когда падал туда, в ад, с веревкой на шее…

– А почему вы сказали – «гротеск»?

– Ну потому, что палач, казнивший себя, – это гротеск.

– А сын, пьющий за палача отца, – не гротеск?

– В меньшей степени, – неохотно отвечает Никлас.

«Гротеск» – любимое словечко Никласа Франка. Он употреблял его и во время прошлых съемок у себя дома в Шлезвиг-Гольштейне. Употребляет и сейчас. Постоянно. Гротеск. Все в мире – ему гротеск. Забавное словечко, чтобы леденцом катать его во рту. И куда более забавно, что именно это словечко, как я понимаю, он получил в наследство от своего отца. Это лишь моя догадка. Но позвольте привести цитату из «Нюрнбергского дневника» Густава Гилберта, этот американский психолог был собеседником практически всех нацистских бонз во время Нюрнбергского процесса. И именно ему Ганс Франк, отец Никласа, сказал такие слова: «Гротеск, да и только! Здесь собраны те, кто стремился урвать себе побольше власти над страной, и теперь каждый в своей камере – четыре стены да санузел – и в них они дожидаются процесса, как заурядные преступники» 30 30 Гилберт. Дневник. С. 26. .

Определенно, «гротеск» достался Никласу от отца.

– Это его слово, – говорю вдруг вслух.

– Что? – не понимает Франк.

– Гротеск – это словечко вашего отца.

– А ты… – Франк смотрит на меня странно, и я снова не могу понять, одобрительно или нет. – Ты откуда это знаешь?

– Ну… это просто, – вру я, – дедуктический метод. Вы забрали себе его слово, так же, как присвоили себе его смерть, так же, как хотели в детстве присвоить себе мать…

– Хватит! – взвивается Никлас. И добавляет, чуть мягче: – Хватит. Я понял.

– Надо бы идти спать, – сообщаю я Франку и Сергею, делая глоток теплого вишневого сока.

– Угу, – кивает Эйзенштейн.

– Ну да, – нехотя соглашается Франк, развалившись в кресле и всем видом давая понять, что всё-таки «нет».

– Герр Франк, а можно один вопрос в контексте «гротеска»?

– Разумеется. – Никлас снова протирает очки носовым платком. – Спрашивай.

– Могу я допустить, что сын, который ненавидит и презирает своего отца, пьет за его палача и уничтожает в своих книгах, на самом деле просто любит его, несколько извращенно, по-своему?

Франк протирает очки, всем видом давая понять, что занятие это – жизненно важное. Он надевает их на нос и смотрит на меня:

– Большей. Глупости. Я. В. Жизни. Не. Слышал.

– Извините, я должна была спросить.

– Я уже ответил.

– Но так всё-таки могло бы оказаться… – начинаю злиться я.

– Нет, – пожимает плечами Франк, – это ошибочное умозаключение.

– Это ощущение.

– Называй как хочешь.

Мне вдруг становится весело от такой резкой, почти что агрессивной реакции Никласа на мое предположение. Ну наконец-то хоть какая-то новая реакция!

– Ну ладно, я спать, доброй ночи. – Целую своих собутыльников в колючие щеки и ухожу наверх; минуя лифт, поднимаюсь по лестнице к себе и думаю о том, что Франк-сын, как бы ни хотел он это скрыть, испытывает к отцу амбивалентные чувства. Совершенно точно. Ненависть – она как-то уж слишком на поверхности, чересчур спекулятивна. Если вот, к примеру, зайти от противного. Допустим, сын ругает отца последними словами для того, чтобы общественность встала на сторону убийцы шести миллионов, пусть не прямо – косвенно, но вступилась за его отца. То есть в своей кощунственной агрессии, направленной в сторону родителя, он провоцирует людей отторгать мораль глобальную (Ганса Франка как убийцу миллионов), сосредотачиваясь на мелочи (сын должен почитать отца, каким бы он ни был).

Если допустить, что это так, – выглядит как извращение. А может, это и есть гротеск.

Никлас Франк по-настоящему умен. И ум его, к моему несчастью, казуистичный. Никлас легко пресекает все мои попытки продраться к самому его нутру, чтобы понять, в чем заключается истинная причина его психической травмы и, как следствие, такого болезненно-жестокого отношения к отцу. Сын «польского мясника» мастерски уходит от ответов на «неинтересные» для него вопросы или переиначивает их, отменяя заданный смысл: в частности, так регулярно происходит с моими вопросами про его отношения с отцом не как с генерал-губернатором оккупированной Польши, а как с родителем («Каким человеком может быть отец, уничтоживший шесть миллионов человек? Может он быть хорошим?»). Из раза в раз Никлас своего отца замещает гитлеровским ставленником, внутренне прекрасно отдавая себе отчет, что личность человека и личность историческая – две большие разницы. Налицо – самая настоящая подмена. В иные моменты мне просто начинает казаться, что для Никласа крайне важно заместить отца военным преступником, чтобы объяснить себе, за что он этого человека так ненавидит. Он путает причинно-следственные связи как истинный невротик, потому что дети любят даже плохих родителей, ужасных родителей, таких, которых и язык не повернется «родителями» назвать. И у этой всеобъемлющей ненависти нашего героя к своему отцу наверняка есть какое-то разумное объяснение…

Эту историю Никлас рассказал мне еще у себя дома. За год до окончания войны, перестав отрицать очевидное и верить обещаниям фюрера о победе, его мать, Бригитта Франк, опасаясь приближения Восточного фронта, перебралась со своими пятью детьми в Германию, в усадьбу Ганса Франка (который присоединился к семье лишь зимой 1945 года) на озере Шлирзее. Эта усадьба называлась Шобернхоф. Там-то и застали Бригитту войска союзников в начале мая 1945 года. Вот что вспоминает Никлас: