Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– Действительно, вид у него злой, агрессивный. Из-под его тела торчат пальцы человека, Бог мой, так заяц лежит на человеке!.. У него страшные когти, это злое, агрессивное животное. Странно… В лапах его кости… Теперь я понимаю, что тебе так дался этот заяц, он и правда может служить символом Германии с 33-го по 45-й. По-моему, это самый опасный заяц, которого я когда-либо видел в своей жизни, нет, правда, чудовище. А что это там?

Франк вдруг делает пару шагов и со стоном, сопровождаемый звуком похрустывания в колене своей пораженной атритом ноги, присаживается на корточки перед бронзовым зайцем:

– А ты видела, что перед большим зайцем – его крохотный последыш? – обращается Никлас ко мне.

В полуметре от большого зайца, на гранитном постаменте, что кажется чересчур великим для своего обладателя, стоит маленький зайчишка.

– Заяц Дюрера. 1984. Юрген Герц, – читает Никлас вслух надпись на постаменте. И добавляет: – Этот маленький заяц, очевидно, помет того, большого. Несмотря на свои размеры, видишь, он уродлив и перекошен. И этот зайчишка, наверное, я.

– Интересное прочтение скульптуры. А здоровый заяц-убийца, перемоловший и людей, и себе подобных, он, стало быть, ваш отец?

– Да. – Франк, сидя на корточках, поднимает свою руку вверх, при этом ладонь смотрит на брусчатку, а длинные пальцы устремлены вверх, к небу. Я думаю о том, что это тоже можно было бы прочитать как нацистское приветствие… – Так ты поможешь мне подняться или нет? – интересуется Никлас, чуть озлобившись в своей беспомощности.

Я протягиваю ему руку. Он поднимается и, выпрямившись, добавляет:

– Вообще-то кролики, зайцы, они – спасибо, ох, как больно – опасные животные: выжирают зеленые поля, оставляя после себя голую землю. Такую, какую оставил после себя мой отец, Гитлер, все они. Проще говоря, определенное число зайцев, у которых было вполне достаточно жизненного пространства, вдруг начали убивать других зайцев. Такова была ситуация в Германии…

Я говорю Франку:

– Сдается мне, сами местные не слишком любят этого зайца. Его уменьшенную копию невозможно найти ни в одной сувенирной лавке. Я в свое время пыталась найти – нет, только зайцы Дюрера во всех вариантах: бронза, папье-маше, оттиски…

Никлас в задумчивости раскрывает рот, обнажая два передних своих зуба, вдавленных внутрь, – он тоже неправильный заяц:

– Предлагаю пройтись по лавкам, пока у нас есть время. Я бы тоже посмотрел, чем они тут торгуют.

Франк смотрит на часы – я понимаю: он думает о тюрьме, но времени у нас действительно предостаточно. Эйзенштейн с оператором остаются допивать кофе, а мы с Никласом покидаем их и медленно спускаемся вниз по Альбрехт-Дюрер-штрассе прямо от дома Дюрера.

– Он, конечно, не похож на того… – Франк замирает у первой же витрины, тыча пальцем в стекло: – Но, по-моему, очень даже ничего…

За стеклом – маленький бронзовый заяц, такой, что поместится у вас на ладони, в самом ее центре; заяц, скукожившийся в комок, – он больше похож на кусок бронзы, но под кожей этого зайца ощущается пульсация и напряжение каждого мускула, скованного испугом.

– Как вы его разглядели? – смотрю на Франка, внимательно изучающего витрину со старыми вещами.– Тут и кружки, и какие-то значки, и подернутые паутиной подсвечники. Заяц среди них совершенно не читается.

– Не знаю, – отвечает Никлас, – но знаю, что он довоенный. Как минимум.

– Мне нравится. – Смотрю на зайца и проникаюсь к нему всё большей нежностью, думая о том, как ему будет хорошо и уютно у меня дома на собственной полочке, за стеклом, не витринным, а тем, за которым не собирается пыль. – Надо попробовать его купить.

Я открываю дверь магазинчика. Лавка битком набита старьем, и хотя расположена она на туристической улице, тут полно вещей, интересных не только туристу. Напротив стеклянной двери стоит большой деревянный стол, за которым восседает Карл Маркс, не настоящий, конечно, но очень похожий на Маркса человек: белая пушистая борода, усы, курносый нос. У Маркса скучающий вид, плотное телосложение, и под серым свитером, который весь усеян катышками, заметно очерчено пузо, на котором расплылись два пятна от кофе.

Я по-хозяйски беру зайца, ощущая его тяжесть в руке, и уверенными шагами иду к лавочнику, который изучает нас с Франком. Со стуком ставлю фигурку на массивный деревянный стол.

Маркс с подозрением смотрит на меня. И с сожалением – на кролика. Попросив его подождать с выпиской чека пару минут, я оглядываю лежащие рядом на полке немецкие военные кресты с Первой мировой, нашивки, старые монеты. Лавочник, проследив мой взгляд, интересуется:

– Что вы ищете?

Сообщаю, что так, в довесок к зайцу, я, возможно, приобрела бы какую-нибудь забавную ерунду времен Второй мировой войны.

– Вы говорите по-русски? – вдруг шепотом спрашивает меня Маркс с сильным акцентом, одновременно косясь на Франка, который завяз по правую сторону от входной двери, изучая старую посуду.

– Да, а как вы догадались?

– Вы еще рот не раскрыли, – снова шепчет продавец, – а я уже понял, что вы из России.

Любопытно, что он не путает падежи.

– А он немец? – спрашивает Маркс, кивая в сторону Франка.

– Да, а вы?

– Доктор Арно Розенталь, к вашим услугам, – представляется мой собеседник, протягивая пухлую руку для пожатия. – Так что вы хотите найти?

– Что-нибудь времен Второй мировой.

– Вынужден огорчить – у меня ничего такого нет, – отвечает Розенталь, забирая из моих рук кредитную карточку.

– Неужели ничего совсем? – любопытствую, пока проходит платеж. – Мы же в Нюрнберге.

– Клянусь. – Розенталь возвращает мне карточку и сообщает, что сделал мне скидку в десять евро. – Вы купили отличную вещь. Этот заяц будет постарше Второй мировой. Признаться, мне даже жаль с ним расставаться, потому что за долгие годы, что он жил у меня в витрине, такой тихий, незаметный и никому не нужный, я к нему немного прикипел.

Никлас Франк подходит к нам, и в его глазах читается легкое недоумение – он услышал русскую речь.

– Доктор Арно Розенталь – господин Никлас Франк, – представляю я их, и новые знакомые пожимают друг другу руки. Похоже, Франк и Розенталь ровесники. Чистокровный ариец и еврей.

Розенталь переходит на немецкий, на котором говорит с южным акцентом:

– Так что вы ищете?

– Меня немного взволновали те старые баварские кружки, – признается Франк, – некоторые из них я помню, они послевоенного времени, но вряд ли я что-то буду покупать сегодня.

Воспользовавшись тем, что Розенталь и Франк завели вежливую беседу, я прогуливаюсь вдоль полок со старыми игрушками и кухонной утварью. Мне интересно, есть ли тут что-то времен Второй мировой войны (не до, не после, а конкретно времен войны).