Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Судя по всему, действительно ничего.

Франк тем временем присаживается на деревянный стул напротив Розенталя – часть их беседы я упустила, не заметив, как собеседники завели речь о национал-социализме. Никлас, как и я, изумляется: ведь после войны тут осталось море хлама. Почему ничего нет?

– Я еврей, – оскорбленно замечает Розенталь, задетый нашим настойчивым интересом. – Я не могу продавать такую дрянь. К тому же это экстремизм.

– Понимаю, – кивает Франк, – ваша семья эмигрировала из Германии в тридцатых?

– Часть семьи, – отвечает Розенталь уклончиво. – Сам я приехал сюда лет тридцать назад.

– Мне жаль, что вашим родным пришлось эмигрировать, – говорит Франк серьезно, словно бы признавая свою вину. Его собеседник живо реагирует на тон Никласа.

– Вы-то тут ни при чем, – говорит он.

– Ну это как посмотреть, – заявляет Франк, вглядываясь в мутно-серые глаза Арно. Я затихаю: скажет или не скажет?

– Как ни посмотри. Это было и было, – вздыхает Розенталь и, пытаясь увернуться от пристального взора Франка, смотрит на меня в некотором недоумении. И вдруг говорит: – Ладно, хорошо.

Сначала я не понимаю, что он имеет в виду, но когда его пухлая рука ныряет под стол и раздается шум ящика, выдвигаемого из темной ячейки, мне начинает казаться, что Розенталь хочет нам что-то показать.

– Вы оба сидите здесь. – Доктор Розенталь встает с места и идет к стеклянной двери, поворачивает ключ, переворачивает табличку с надписью «открыто» на «закрыто» и, насвистывая что-то, возвращается обратно. Мы с Франком переглядываемся. – Если кто-то из вас проболтается, мне будет очень плохо, так что прошу понять это. – Розенталь шарит в нижнем ящике стола.

Вытаскивает оттуда большую помятую коробку, в которой что-то позвякивает. – Предупреждаю, у меня осталось мало…

Доктор Розенталь открывает пыльную коробку, обитую материалом, и я слышу, как Франк шумно выдыхает: в ней несколько нацистских крестов, эсэсовские нашивки, бляшка с ремня, спичечница с нацистским орлом, несколько значков с двойной руной зиг, белых в красной окантовке, и какая-то коробочка, скорее даже футляр, из плотного бордового картона под шагреневую кожу – примерно три-четыре сантиметра в ширину, десять в длину и сантиметр в высоту. На крышке футляра – серебряное тиснение – цифра 25, вписанная в зубчатый круг, похожий на солнце. Внутри – награда.

Хозяин лавки подвигает коробку к Франку, который почему-то отворачивается.

– Эту штуку, – Розенталь открывает маленькую бордовую коробочку, – пару месяцев назад мне принес один человек, очень интеллигентный, работает в бюро где-то недалеко отсюда. У него недавно назад скончался отец, почившему было лет девяносто. Я предложил продавцу, сыну покойного, сто евро – сам не знаю почему. Меня очень порадовало, что находка, которую он обнаружил в личных вещах отца, где-то в его шкафу, была в хорошем состоянии…

– И часто вам такие находки приносят? – Голос Франка выдает его заинтересованность.

– Раньше было очень часто, – кивает Розенталь, – но, по понятным причинам, сейчас всё реже и реже, ведь многие владельцы уже умерли. А те, что еще живы, – да просто перетряхните их личные вещи, и вы там такое увидите! А вот дети и внуки от таких вещей с удовольствием избавляются, понимаете? Но не надо думать, что их предки, люди, которые это хранили, – какие-то отморозки. Очень приличные, уважаемые господа – один, как я знаю, был судьей, другой тоже был юристом, кажется адвокатом, был еще сын какого-то местного чиновника, вышедшего лет двадцать назад на пенсию. Еще, помню, одна фрау, что живет в пяти минутах отсюда, продала мне добро, оставшееся после смерти мужа. Но, как я уже сказал, обычно от этой атрибутики избавляются дети и внуки – старики хранят до последнего. Вот как этот крестик, кстати, не такой уж он зловещий…

– Как посмотреть. – Франк брезгливо глядит на награду, не прикасаясь к ней. Синяя лента, белый крест, окантованный серебряной полоской, внутрь которого вписаны дубовые листья, обрамляющие черную свастику в центре.

– Fuer Treue dienste, – читаю я по слогам то, что написано на реверсе, ощущая, как острые края креста врезаются в мои пальцы, – «За верную службу». Награда, очевидно, для гражданских.

– Тем хуже, – вздыхает Франк, – таких гражданских в Третьем рейхе я вообще не понимал никогда…

– Учреждена 30 января 1938 года. – Доктор Арно Розенталь вперился в монитор старенького кряхтящего компьютера. – Чтобы поощрить честный труд немцев на благо рейха. Фюрер распорядился разработать ее аж в 1935 году, но сделано это было только три года спустя. Награда имела три класса: тот, что перед вами, – самый низкий, серебро. Дальше – золото, за сорок лет службы, а потом – особый крест за пятьдесят лет…

– Рейх всего двенадцать лет прожил – столько как раз, сколько зайцы живут, а тут всё какие-то безумные цифры, – говорю я.

А Франк уточняет у Розенталя, можно ли тут закурить. Тот мотает головой и предлагает пойти на улицу.

Арно отпер дверь и, выпустив Франка и меня, проследовал за нами. Птицы не пели – они орали как полоумные, но заметить источник громкого чириканья мне так и не удалось.

– Я с собой медаль прихватил, чтобы ее можно было лучше рассмотреть при дневном свете, – сообщает Розенталь, осмелев в достаточной мере. Он что, на полном серьезе решил нам ее продать? – Восемьдесят евро. – Лавочник, опершись спиной на стеклянную дверь магазина, призывно покрутил медалью перед лицом Франка, который тут же отвернулся к витрине, выказывая свое презрение к вещице. Розенталь, как показалось мне, прочитал поведение Никласа иначе: верно, решил, что тот, демонстрируя равнодушие, пытается сбить цену.

Я сажусь на высокий бордюр и уныло рассматриваю брусчатку.

– Могу сделать скидку, так как девушка купила у меня кролика. Предельная цена – семьдесят евро.

– Я покупать это не буду, – хмурится Франк, – даром не возьму.

– Это экстремизм, – напоминаю я Розенталю, который настроился на обработку Франка.

– Не агрессивный экстремизм. Это ваше право купить такую штуку, только носить ее на лацкане пиджака вне дома не советую. Да взгляните же, герр…

– Франк, – говорю, – он герр Франк.

А сама надеюсь, что у Розенталя что-то щелкнет в голове, но нет, Арно, как ополоумевший соловей, начинает щебетать еще громче:

– Он в идеальном состоянии, с лентой, сверкает как! Боже ты мой, я бы сам купил, если бы коллекционировал.

– Я такое не коллекционирую, – спокойно отвечает ему Франк, изучая свое отражение в стекле витрины.

– Есть и другое, – не унимается лавочник, – есть «спешл», но это не быстро. Чтобы найти «спешл», нужно время. И нужен ваш конкретный заказ. К примеру, какая-то военная награда…