Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Оператор, высадив нас с Франком и Эйзенштейном перед оградой Дворца правосудия, уехал парковать машину. Никлас тут же, прихрамывая, двинулся на территорию – с тем чтобы размять ногу, «разгулять» ее перед съемками. По крайней мере он так сказал. Хотя, глядя, как его фигурка в бежевом плаще нервно перемещается из одного конца анфилады главного здания в другой, я подумала, что это, наверное, неправда. Измерив анфиладу шагами вдоль и поперек, Франк, не думая даже зайти внутрь, стал вышагивать по периметру территории. Прохладный ветер трепал полы его плаща и разматывал нить дыма, тянущуюся от его сигареты куда-то в бесконечность. Огромное мощное здание и маленький человек перед ним.

Кстати, часто именно это главное здание принимают за место, где непосредственно судили нацистских преступников. На самом же деле зал суда № 600 находится правее – в восточном крыле Дворца правосудия. Будучи составной частью всё того же архитектурного ансамбля, восточное крыло не такое огромное, но, как и главное здание – плотное, ровное, словно начерченное по линейке. Такая же блекло-красная крыша и те же песочного цвета камни, из которых сложена стена. А четыре огромных окна верхнего этажа – это и есть зал № 600.

Я машу Никласу и указываю в сторону восточного крыла. Короткий кивок – и он разворачивается по направлению, указанному мной. Нужно сказать, что перед главным зданием Дворца правосудия несколько метров выложено бежево-коричневой брусчаткой. Настил, неровный от времени, вдруг подцепляет нос ботинка Франка, и тот едва успевает сохранить равновесие. Несмотря на то, что Никлас находится далеко от меня, ветерок с дымом его сигареты доносит до моего слуха обрывки чертыханий. Интересно, Франк действительно сопрягает любое препятствие на своем пути, в том числе камушек, со своим отцом? Если допустить, что это так, то Гансу Франку, наверное, безмерно скучно в аду. Хотя ирландский священник, отец О’Коннор, крестивший его в католичество в тюрьме, написал семье бывшего генерал-губернатора Польши трогательное письмо, уверяя, что перед смертью Франку были отпущены все грехи и он, оказавшись после казни на небесах, обрел мир и успокоение, – в общем, всё то, чего был лишен в этом бренном мире. Никлас не верит, что отцу предназначались небеса. Только ад. Только шесть миллионов адов – по числу людей, которые погибли по вине «короля польского», который на деле оказался «польским мясником».

Никлас и я открываем зонтики, потому что начинается густой мелкий дождик, который тут же превращает свежий ровный асфальт, положенный перед восточным крылом дворца, в зеркало. Оператор с Сергеем готовят камеру, накинув дождевики, а Никлас начинает измерять шагами вход во дворец – здесь он не в первый раз.

– Ну, отец, вот я опять пришел тебя навестить, – улыбается он, глядя в камеру, словно бы по ту ее сторону находится Ганс Франк. – Здесь и стало ясно: кишка-то у тебя тонка. Здесь ты сначала признал вину, потом забрал свое признание назад. Ничего ты так и не понял… Каждый раз, будучи здесь, я очень живо представляю своего отца, который боролся здесь за свою жизнь, но оказался абсолютным ничтожеством. Он ничего не осознал. А самое главное – он так ни в чем и не раскаялся. В течение почти года мой отец выслушивал неопровержимые доказательства преступлений, совершенных им и его сообщниками. Но, несмотря на все эти доказательства, вечером в канун казни он написал письмо своему адвокату Зайделю. «Доктор Зайдель, – писал он. – Позаботьтесь о том, чтобы мое доброе имя было восстановлено в глазах общественности, я не преступник». Невероятно. Не могу понять, как можно было утверждать такое после целого года судебного процесса… И вообще, пойдемте уже внутрь. Надо не опоздать в тюрьму, там нас, как я понимаю, будут ждать через час с небольшим.

Мы заходим в здание суда. Пока предъявляем на входе полученное официальным факсом разрешение на съемку, Франк начинает медленный подъем по крутой скрипящей лестнице с большими деревянными перилами, отполированными до блеска сотнями ладоней.

На втором этаже Никлас останавливается, чтобы сделать передышку. В момент, когда я его нагоняю, внимание Франка вдруг привлекают фотографии на стене. Эдакая доска почета, а может, позора. На ней фотографии осужденных нацистов в 1946 году. Справа, в самом верхнем углу, – фотография гауляйтера Польши в пиджаке с нацистскими нашивками и лаконичной подписью снизу – «Франк». Ни имени, ни дат жизни и смерти. Просто «Франк».

– Вот и мой отец. – Никлас не просто показывает указательным пальцем на фотографию, он подушечкой своего пальца упирается Гансу Франку прямо в сердце. Если бы это был пистолет, сын, наверное, спустил бы курок.

Франк-сын уныло оглядывает фотографии остальных нацистских преступников, которые составляют компанию его отцу, и с шумным вздохом отворачивается, возвращаясь к лестнице.

Он преодолевает еще один этаж. Тяжело. Медленно. Хромает (и теперь это заметно отчетливее), но продолжает идти.

Мы оказываемся в огромном просторном бежевом холле. Франк, вдруг словно обессилев, опускается на скамейку рядом с мраморной раковиной, чтобы отдышаться. Он тупо смотрит перед собою – в нескольких метрах от него чернеет массивная деревянная двустворчатая дверь, ведущая в зал суда, сверху надпись – «Зал №600».

Пока Сергей с оператором готовятся к съемке, Никлас снимает плащ и наматывает его себе на руку, оставшись в плотном бежевом пиджаке и синей рубашке с расстегнутым воротом. Затем Франк снимает кепку. Потом вдруг с кряхтением приподнимается со скамейки и снова надевает плащ – неужели ему холодно? Тут ведь намного теплее, чем на улице. В руках он оставляет зонт и шапку, мучаясь и не понимая, куда их деть.

– Я возьму, – говорю.

– Спасибо, – кивает Никлас, не поворачиваясь ко мне, и ослабляет хватку, чтобы я смогла вынуть оба предмета из его рук.

Он снова смотрит на ту дверь. На надпись «Зал №600».

– Мне сказали внизу, что здесь сейчас как раз заканчивается экскурсия для будущих юристов – студентам рассказывают о судебном процессе, – говорю я, чтобы понять по реакции Франка, хочет он зайти внутрь или предпочтет дождаться, когда помещение освободится.

– Правда? – спрашивает Никлас, наконец подняв глаза.

– Да. Могу заглянуть и поинтересоваться, не против ли они будут посниматься с вами, если, конечно, это вас не раздражает?

– Ну тогда давай. – Франк устремляет взор куда-то внутрь себя. – Но только недолго, ладно? Мы же в тюрьму опоздаем.

– Не опоздаем, – говорю.

– Ладно. Только всё равно давайте недолго.

Зал №600. Франка не остановить. Он выступает перед студентами и не думает заканчивать. Тридцать минут назад Никлас вошел в зал. Как только он переступил его порог, и преподаватель, и ребята, и какое-то лысое официальное лицо в очках, очевидно работающее во Дворце правосудия, все устремили взгляды на него и резко умолкли. Они знали, что это за человек, потому что я успела заочно представить им его.