Александр Ширвиндт - Опережая некролог [litres]

Еще иногда меня обескураживают скороговорки. Например: «В шалаше шуршит шелками желтый дервиш из Алжира и, жонглируя ножами, штуку кушает инжира». Как можно жонглировать ножами и штуку кушать? Чем эту штуку брать, если у тебя в руках острые ножи? Либо он жонглирует не руками, либо кушает каким-то другим местом.

А у Саши Черного:

Попробуйте высунуть кончик языка. Высунули? Скажите: «Соломончик». Сказали? Что получилось? Вот. Значит, Суламифь была шепелявой.

Русский язык настолько шикарен, что что им ни напиши, тут же возникает двойной смысл и крамольный подтекст. Вот, например, пресловутая «гражданская позиция». Позиция – это в общем-то поза, а если она поза, то гражданская позиция – это какая-то конституционная Камасутра. Аналогичный казус с «гражданской платформой». Я лично видел из окна вагона название занюханной железнодорожной станции «Платформа “Гражданская”».

Ветшающие догмы нужно употреблять с осторожностью. Например, «смелость города берет». Эту сентенцию пора официально, на уровне думской законодательности, переговорить в «трусость города берет». Потому что мудрость трусости предполагает сомнение в том, стоило ли вообще этот город брать.

Слова и словосочетания пришиты ко времени. Например, я вздрагиваю, когда слышу «нормативные акты». Есть акты действий спектакля, акты агрессии. Смутно помню, что были когда-то половые акты. Но что такое «нормативные акты»? О какой норме акта идет речь? И кто эту норму устанавливает? В общем, беда. Что касается транспорта, то я категорически настаиваю объяснить мне, откуда отправляются эшелоны власти и куда и зачем они прибывают. Или, допустим, «вневедомственная охрана». Всю жизнь я не мог проникнуть в смысл. То, что охрана, – это понятно, но чего? Если это охрана ведомств друг от друга, то нужно конкретизировать, какие это ведомства. Если это охрана вне ведомств и она предполагает бо`льшую власть одного ведомства над другими, тогда почему не объясняется, какое из них важнее? Опять беда. А угрожающий лозунг-предупреждение «охрана объектов» всегда повергал меня в агрессивно-взволнованное состояние. Но однажды по телевизору я увидел, как на каком-то полигоне совершенно замерзший генерал продрогшим ртом рассказывал о новшествах охраны. Так как скулы ему сводил 35-градусный мороз, то с дикцией было плохо. И он сказал сакраментальную фразу: «У нас сегодня очень хорошо организована служба охраны объедков». И тогда я понял, что именно мы охраняем как зеницу ока.

Где-то в середине жизни я понял, что я глупый, но спонтанно рефлексирующий и поэтому сообразительный. Это необходимо в век, когда зачинают без соития, в шахматы играют без игроков, а лучше всех оказывается двухлетний вундеркинд, знающий 46 языков. Все это бытие должно скрашиваться сарказмом. Да, и еще я находчивый. А что такое находчивость? Вовремя находиться в том месте, где надо находиться. У кого-то из классиков, кажется, у Набокова, есть определение: унылый весельчак. Вот я постепенно в него превращаюсь.

Все время еще тянет сослаться на своего любимого Сашу Черного.

Очевидно, какие-то древние стоматологи придумали в людских челюстях зуб мудрости. Назвали его так наверняка потому, что он ближе остальных «зубьев» к головному мозгу и предполагается, что набирает от него мудрости (хотя, возможно, это ум от близости к зубу становится крепче и зубастее). А может быть, у Создателя образовалось затоваривание зубов, и он уже не знал, куда их воткнуть. С годами эти смысловые «зубья»-крепыши вымирают, и на их месте возникает пустота. Компенсируется это, вероятно, «зудом мудрости» – старческим брюзжанием и брезгливым отношением ко всяким новшествам.

Обожаю книги с манящим названием «В мире мудрых мыслей». Надо умудриться считать их мудрыми. Вырванная из контекста мысль, какой бы мудрой она ни была, становится идиотизмом. Другая опасность – это многословие. Недавно попалось мне многозначительное произведение Юваля Ноя Харари «Homo Deus. Краткая история будущего», где философски, исторически, биологически, метафизически и человечески препарируется смысл бытия. Брезжит надежда на открытие рецепта бессмертия, становится радужно и надежно. Но вся загвоздка в том, что читать эту нетленку (читать в полном смысле этого слова) невозможно. Книжица содержит 496 страниц и весит как два кирпича. А поскольку читающее население – его, как известно, не больше чем одна миллионная процента от всего населения – читает книги ночью, когда нечитающее население в основном спит, и читающее читает лежа, возникают интеллектуальные проблемы. Если лежишь на левом боку и держишь книжный кирпич в левой руке, чтобы правой переворачивать страницы, то кисть левой руки каменеет минут через пятнадцать, и произведение с грохотом падает на пол, будя спящее рядом нечитающее население в виде жены и собак читателя, что чревато семейным скандалом под лай разбуженного лабрадора. Если лежать на спине и держать кирпич над головой, то при мгновенном в таких случаях засыпании книжица падает на лицо читающего населения, провоцируя сотрясение мозга. Короче, чем крупнее напичканный мыслями автор, тем тоньше должна быть брошюра.

В 2018 году мне за три книги – «В промежутках между», «Проходные дворы биографии» и «Склероз, рассеянный по жизни» – вручили премию в области литературы о театре «Театральный роман». Я был горд, но не до конца. А до конца я стал горд, когда мне показали выдержки из филологических диссертаций, в которых ученые ссылаются на тексты моих нетленных произведений. Правда, кроме своей цитаты, я по серости не понял ни одного слова. Судите сами.*

* …Объекты, находящиеся в дистрибутивных отношениях, допускают двойную концептуализацию и соответственно вариативные (Pl/Sg) числовые формы для своего обозначения:

Жирные воробьи долбили клювами мостовую (И. Ильф и Е. Петров. Золотой теленок) = долбили клювом.

Единственное число, безусловно, предпочтительно при синкретизме двух числовых значений – дистрибутивности и класса (обобщенного родового):

На заре советской автомобильной эры все мы, естественно, мечтали купить машину. (А. Ширвиндт. Schirwindt, стертый с лица земли).