Александр Кушнир - Майк Науменко. Бегство из зоопарка

«У нас все было очень переплетено и запутано, и это, наверное, тема отдельного исследования, — признавался Сева Гаккель. — Мы с Людой Шурыгиной, Майком и Таней Апраксиной рванули в Прибалтику и доехали до Вильнюса, встречаясь где-то в Даугавпилсе. Я помню, как всей компанией мы сидели на берегу реки Неман и пили какое-то литовское вино».

«Когда мы с Майком отправились в дорогу по шоссе 21, он уже чувствовал себя бывалым стопщиком, — отмечала Таня Апраксина. — Переночевав в норе, которую Майк выкопал в стогу сена, мы пересеклись, как было запланировано, с Севой и Людой уже на прибалтийской стороне. Вчетвером добрались до Вильнюса, где провели остаток дня и ночь».

Прогуливаясь по узким улочкам литовской столицы, Науменко делился с Апраксиной планами на будущее. В частности — о том, что хочет написать песню «про дрянь» — в стиле одной из композиций Лу Рида. И очень долго жаловался на бедный словарь русских синонимов. Мол, несколько месяцев ломал голову, какой предмет пустой роскоши поместить в текст там, где спустя некоторое время в песне появится слово «пальто» («Ты продала мою гитару и купила себе пальто»). Майк мечтал, чтобы в этой песне обязательно присутствовали «духú», но, к своему огромному разочарованию, так и не смог подобрать рифму к этому слову. Поэтому рассказывал об этом милом казусе с легкой грустью в голосе.

На обратной дороге в Ленинград не обошлось без приключений. Неподалеку от эстонской границы машина сломалась, и водитель высадил путешественников посреди поля, на котором не было ни сена, ни соломы. Где-то вдалеке Майк увидел странного вида индустриальный забор, а в нем обнаружил небольшую щель, которая привела путников на территорию заброшенного рабочего общежития.

«Нам разрешили провести ночь в большой комнате с множеством пустых кроватей — при условии, что мы не будем зажигать свет, — вспоминала Апраксина. — Чудом там нашелся большой старый радиоприемник. Майк пришел в восторг и быстро отыскал на коротких волнах симпатичную западную музыку. Не ту, конечно, какую он сам бы выбрал, но в нашем случае любая мелодия равнялась ангельскому пению. Такие сигналы были способны все преобразить».

По возвращению домой ход личной истории для Науменко неумолимо ускорился. Его продолжало не по-детски лихорадить. Поиски новых смыслов проходили предельно остро — как для музыканта, так и для окружавших его дам.

«Возникновение нашей с Майком романтической истории — невероятно сложной и при зашкаливающих температурах — было шокирующим сюрпризом для нас обоих, — признавалась Апраксина. — Его переживания стали оформляться в песни только тогда, когда возникли первые предвестники разрыва — болезненного и надолго затянувшегося… После того, как очередные телефонные излияния Майка свалили меня в реальный обморок, я перестала отвечать на его звонки и письма, решив, что отсутствие контакта поможет ему скорее справиться с ударом и встать на ноги».

Крайне напряженный разрыв Майка с хозяйкой Апраксина дворца длился не один месяц. К примеру, Науменко приглашал свою музу в Русский музей на престижную экспозицию Рерихов, хотя подобный вид досуга был ему не близок. В те годы он не ходил ни на одну из нонконформистских выставок, зато периодически любил смотреть в кинотеатрах разные фильмы.

«Порой Майк отправлялся в кино на что-нибудь нашумевшее — вроде фильмов Тарковского или Никиты Михалкова, — рассказывала в интервью для книги Апраксина. — Скажем, Майк очень любил фильм „Зеркало“ или ему нравилась актриса Елена Соловей во всех видах. Обычно же на кино у него не хватало ни интереса, ни денег. Положение изменилось, когда я стала работать художником в кинотеатре „Охта“. Это был хороший кинотеатр, и директриса умела вытянуть из Управления кинофикации все громкие фестивали и лучший импорт. Благодаря Майку я смотрела то, чего бы никогда не стала смотреть сама. Он ЗАСТАВЛЯЛ меня составлять ему компанию при просмотрах фильмов о Советской армии! Оказалось, что Майк был в совершенном упоении от эстетики современной военной техники и что это — его давняя страсть. Он глубоко умилялся от одного вида военных самолетов и подводных лодок, их формы и цвета… Когда родители уезжали на дачу и мы проводили время в их квартире, Майк начинал рисовать военные самолеты, подробно объясняя, чем они его так восхищают».

Вдобавок ко всему, с наступлением весны у Майка «открылись старые раны», и он решил «прогуляться» в Москву — немного отвлечься и заодно проведать Таню Дадонову, наивно полагая, что ее немецкий муж будет несказанно рад этой встрече.

В качестве моральной поддержки Науменко взял с собой Ишу, его одноклассника Сашу Бицкого и несколько бутылок «Стрелецкой». Для солидности друзья решили ехать не автостопом, а купив места в сидячем вагоне. Но поездка получилась, мягко говоря, странной.

К весне 1980 года волшебница Таня сменила несколько адресов, и в поисках ее нового жилища питерскому десанту пришлось заночевать прямо на вокзале. Финансы быстро закончились, и Иша был вынужден звонить друзьям — с просьбой выслать денежный перевод. Когда же Майку все-таки удалось разыскать бывшую подругу, выяснилось, что она немного беременна. Встреча в присутствии обкуренного мужа получилась нервной и скомканной.

Вилли Усов с Таней Апраксиной на совместной выставке, 1980

Фото: Андрей «Вилли» Усов

Возвращение из предолимпийской Москвы в дождливый Ленинград оказалось непростым — и эмоционально, и физически. Через несколько дней обессиленный Майк исчез со всех радаров.

Тут стоит вспомнить, что Кит Ричардc однажды заметил, что самые лучшие художественные произведения создаются в наиболее трудные времена. Пикассо написал «Гернику» под впечатлением от уничтожения испанского города немецкой авиацией, трагедию «Эдип» Вольтер сочинил в тюрьме, а Вийон создал свой шедевр «Завещание» в то время, когда ожидал смертную казнь.

В свою очередь, раздираемый внутренними демонами Майк вынырнул на поверхность через месяц совершенно другим человеком. С новым мировоззрением и с новыми хитами: «Пригородным блюзом», «Сладкой N», пронзительным Blues de Moscou и крайне жесткой композицией «Дрянь». После этих безысходных манифестов его жизнь не могла оставаться прежней.

Говорят, что первым был написан «Пригородный блюз» — когда Майк «сидел в халате и созерцал какую-то гадость по телевизору». Насмотревшись всевозможных марсианских хроник, Науменко создал за вечер отчаянный монолог аутсайдера, глазами которого описывается повседневное безумие, творящееся в его квартире. Не очень понятно, сколько лечебного зелья было успешно израсходовано поэтом, но если провести экспертизу рукописи, несложно увидеть, что ближе к финалу строчки становились все кривее и кривее, а автор — все пьянее и пьянее: «Я боюсь жить, наверное, я трус / Денег нет, зато есть пригородный блюз».