Рональд Рейган - Жизнь по-американски

Они обещали уравновесить делегацию и сдержали слово.

После того как стало известно о моем согласии участвовать в предварительных выборах, со всех концов страны мне стали звонить сторонники Республиканской партии, спрашивая, верно ли, что мое имя будет в списках на выдвижение в кандидаты.

Я обычно отвечал: "Да, верно, но я не собираюсь баллотироваться на пост президента". Тогда мне отвечали: "Это все, что мы хотели узнать, мы будем считать вас реальным кандидатом и вести кампанию, исходя из этого".

"Тогда мне придется отказаться, если вы это сделаете, — я не являюсь реальным кандидатом".

"Мы знаем, — отвечали они, — но все равно мы будем действовать именно так".

Весной, во время поездок по стране с выступлениями, в которых я отстаивал идеи республиканизма и придерживался одиннадцатой заповеди, я встречался с этими людьми, повторял то, что уже говорил им по телефону, и отказывался дать согласие на внесение моего имени в бюллетени первичных общенациональных выборов. Но даже это не помогло. Многие высокопоставленные члены Республиканской партии Калифорнии продолжали убеждать меня, что просто глупо не использовать все имеющиеся у меня шансы для выдвижения, однако я говорил, что не хочу баллотироваться на пост президента, и действительно не хотел этого.

К началу августа, когда в Майами-Бич открылся съезд Республиканской партии, Джордж Ромни уже потерял свою первоначальную силу и основная борьба шла между Рокфеллером и Никсоном, который после поражений в 1960 и 1962 годах завершал свой мощный политический реванш. Приехав на съезд, я очень удивился, когда узнал, что большое число делегатов призывают поддержать меня, но тем не менее продолжал говорить, что не являюсь кандидатом, и по-прежнему не хотел этого. Они же отвечали, что я являюсь кандидатом.

Однажды, в разгар съезда, ко мне подошел бывший сенатор Уильям Ф. Ноуленд и сказал, что хочет поставить меня в известность о том, что делегация штата Калифорния намерена распространить специальное заявление, в котором сообщается, что по единодушному мнению членов делегации меня следует считать истинным и настоящим кандидатом на выдвижение.

"Черт возьми, Билл, вы же знаете, что это неправда. Я буду вынужден отказаться, если они сделают это", — сказал я. "Мы понимаем, Рон, но о вас так много говорят. Мы думаем, что вы окажетесь просто посмешищем, если кто-то скажет, что мы не считаем вас серьезным кандидатом".

После голосования я набрал значительное количество голосов вслед за Никсоном и Рокфеллером, но у Никсона было абсолютное большинство; тогда я выбежал вперед, вспрыгнул на помост и попросил у председателя разрешения обратиться к съезду.

Сначала мне было отказано, поскольку это нарушало процедуру, но через минуту все согласились отступить от правила, и мне дали слово. Я внес предложение поддержать выдвижение Ричарда Никсона без голосования, и зал ответил единодушным шумным одобрением.

Позже Рокфеллер сказал мне: "Вы не набрали того количества голосов, на которое мы рассчитывали; мы думали, что вы придержите Никсона". Полагаю, он рассчитывал на то, что я заберу достаточное количество голосов у Никсона, обеспечив выдвижение — путем раскола — ему.

На следующий же день на яхте наших друзей мы с Нэнси отправились в путешествие к островам Флорида-Кис — только мы вдвоем и команда.

В первую ночь мы проспали четырнадцать часов, и вообще должен сказать, что никогда в жизни мы не испытывали такого блаженства.

Из-за того что я согласился быть "выдвиженцем" от партии штата, некоторые считали, что еще тогда, в 1968 году, я "заразился вирусом" президентства. Но это неправда. Когда Никсон получил выдвижение, никто в мире не испытывал такого облегчения. Я знал, что не готов стать президентом.

Мы провели на яхте почти три дня и больше не вспоминали о съезде. Вернувшись в Калифорнию, мы чувствовали себя отдохнувшими и счастливыми. В Сакраменто оставалось еще очень много работы.

В разгар студенческих волнений лидеры девяти городков Калифорнийского университета попросили меня о встрече в Сакраменто. Такая просьба очень обрадовала меня, так как, если бы я сам, без приглашения, поехал туда в те дни, это вызвало бы бунт. Во время предвыборной кампании студенты приветствовали меня, потому что я выступал против должностного лица, представлявшего истеблишмент; теперь я сам принадлежал к нему.

И вот делегация студентов приехала в здание законодательного собрания, некоторые были босиком, на других — рваные майки. Они сидели молча, несколько человек расположились прямо на полу, когда я вошел в комнату, никто не встал. Затем их представитель начал: "Губернатор, мы хотим говорить с вами, но мне кажется, вы вполне осознаете, что понять нас не можете… Это грустно, но люди вашего поколения просто не в состоянии понять собственных детей…

В то время, когда росли вы, не было мгновенной связи, спутников и компьютеров, в считанные секунды решающих задачи, на которые уходили раньше часы, дни и даже недели. Вы не жили в век полетов в космос и на Луну, в век реактивных самолетов и высокоскоростной электроники…"

На секунду он замолчал, и тут я вмешался: "Вы абсолютно правы. Когда нам было столько лет, сколько вам, у нас этого не было. Мы изобретали все это…"

Я знал кое-что о студенческих выступлениях протеста, когда сам был семнадцатилетним первокурсником. Но то, что происходило в Калифорнийском университете в конце 60-х, не имело ничего общего с нашими мирными протестами в колледже "Юрика", когда мы выступали против намерений администрации отказать десяткам выпускников, имевших дипломы с отличием, в возможности получения степени.

Когда все это началось, у студентов Калифорнийского университета, возможно, были основания для недовольства относительно установленных там порядков: их, полных надежд и устремлений, всех вместе отправляли в огромные аудитории и передавали в руки профессорам и преподавателям, которых они редко видели, а те, поскольку большую часть своего времени проводили в "исследованиях", в свою очередь перекладывали ответственность за обучение на своих ассистентов, которые были не намного старше самих студентов. Каждому в отдельности уделялось очень мало внимания.

Я понимал их отчужденность, но, какой бы ни была ее причина, всю инициативу взяли совершенно определенные подстрекатели, многие из которых никогда даже не были в аудитории колледжа и которые затем превратили это чувство отчужденности в уродливую, безобразную силу, и терпеть ее было нельзя.

Огромный образовательный центр был парализован. Позже некоторые участники этих революционных дней пытались представить все это делом, полным героизма и благородства.