Рональд Рейган - Жизнь по-американски

Как и большинство американцев, я всегда испытывал глубокую почтительность к этому историческому зданию; когда я был ребенком и жил в Диксоне, я пытался представить себе частную сторону жизни обитателей Белого дома, но никогда не мог вообразить, что сам могу жить здесь, в буквальном смысле. И вот сейчас мы вошли туда, поднялись на лифте и остаемся здесь — по крайней мере на четыре года.

Если я смог добиться этого, то воистину — любой мальчишка в Америке может добиться того же.

Все еще держась за руки, мы с Нэнси осмотрели комнаты второго этажа, которые должны были стать нашим новым домом. И казалось, мы чувствовали присутствие тех, кто когда-то жил здесь, — Рузвельт, Трумэн, Эйзенхауэр, Вильсон и другие, особенно Линкольн — обстановка в его спальне была точно такая же, как при его жизни. Там стояла огромная деревянная кровать, которую его жена Мэри специально заказала, после того как на Линкольна было совершено покушение; он умер, так и не вернувшись сюда снова. Рядом с его спальней, напротив величественной лестницы, находилась комната, где подписываются государственные договоры, ее стены увешаны историческими договорами и документами, включая Декларацию независимости. За пределами большого Центрального зала и жилых помещений на южной стороне располагалась официальная гостиная — большая овальная комната тридцать на сорок футов, выходящая на балкон Трумэна.

В тот вечер в связи с торжествами по случаю инаугурации мне предстояло надеть фрак, а Нэнси — соответствующее вечернее платье, но мы, переходя из комнаты в комнату, так и не почувствовали торжественности момента.

Позже, когда я впервые заглянул в Овальный кабинет, я ощутил тяжесть, опустившуюся на мои плечи, и я помолился, прося у Господа помощи в моей новой работе.

В тот вечер мы почти не чувствовали ног, танцуя на десяти различных балах, устроенных в Вашингтоне. Затем Нэнси и я провели свою первую ночь в Белом доме.

На следующий день торжества окончились и пора было приниматься за работу. Я приехал в Вашингтон с твердым намерением начать новую программу, и мне не терпелось приступить к ней.

Не могу сказать точно, чего я ожидал, но — удивительно — первое рабочее утро в Овальном кабинете было на редкость знакомо. Оно во многом напоминало мою работу в качестве губернатора. На столе лежало расписание на день, оно включало встречи с членами кабинета, аппарата и законодателями; в соседней комнате находились Эд Мис, Майк Дивер и другие помощники, работавшие со мной еще в Сакраменто. И еще одно сходство: как и в Сакраменто, куда я приехал в тот момент, когда штат находился в глубоком финансовом кризисе, так и в Белый дом я вошел тогда, когда, по мнению многих специалистов, страна переживала труднейший экономический кризис со времен "великой депрессии".

Первоочередная задача состояла в том, чтобы справиться с инфляцией, выражавшейся двузначным числом, высоким уровнем безработицы и самыми высокими со времен гражданской войны исходными процентными ставками, составляющими 21,5 процента.

Анализируя политику федерального правительства за предшествующие десятилетия, я считал, что в основном своими сегодняшними проблемами страна обязана именно ей. Я понимал, что нельзя что-либо изменить за одни сутки, но очень хотел начать исправлять допущенные ошибки, и теперь у меня была возможность попытаться это сделать. В первый же день после выборов вместе со своими советниками я приступил к разработке плана по экономическому оздоровлению. Утром после инаугурации на первой встрече с членами кабинета и на следующий день на совещании с группой специалистов, назначенных мной для координации экономической политики, мы приступили к работе по выполнению намеченного плана.

В основе лежала реформа налогообложения — сокращение федеральных подоходных налогов по вертикали. Выражаясь простыми словами, я считал, что если мы сократим размеры налогов и долю национального дохода, забираемую Вашингтоном, то экономика получит необходимый стимул, который приведет к снижению инфляции, безработицы и процентных ставок, вследствие чего повысится экономическая активность, что в результате увеличит размер доходов для финансирования необходимых функций правительства.

Чрезмерно высокие ставки налогов составляли суть проблемы. Мусульманский философ XIV века ибн Халдун писал о налогах в Древнем Египте: "В начале династии налогообложение приносит большой доход при малой оценке имущества. В конце династии налогообложение приносит малый доход при большой оценке имущества". Другими словами: когда ставки налога были низкими, доход был большой; когда ставки стали высокими, доход оказался малым.

Во время избирательной кампании 1980 года в моду вошел термин "методы дополнительной экономики". Говорили, что я принял эту теорию, а несколько экономистов заявляли, что они разработали ее принципы, которые, по их словам, я затем использовал в качестве основы своей программы экономического оздоровления.

Прямо заявляю, что это неправда.

В колледже "Юрика" я специализировался по экономике, но, думаю, мой собственный опыт относительно наших налоговых законов, приобретенный в Голливуде, возможно, научил меня большему в области практического применения экономической теории, нежели знания, почерпнутые в аудитории или у какого-нибудь экономиста, и мои идеи по поводу реформы налогообложения возникли отнюдь не под влиянием методов дополнительной экономики.

В лучший период своей карьеры, когда я работал в компании "Уорнер бразерс", по шкале налогов я находился в графе 94 процентов — это значило, что с каждого заработанного доллара я получал только шесть центов, остальное забирало правительство. Финансовое управление забирало такую огромную долю моих заработков, что спустя какое-то время я начал задаваться вопросом, а стоит ли вообще продолжать работать. Что-то было не так в этой налоговой системе: когда надо отдавать такой большой процент доходов в виде налогов, то снижается и сам стимул к работе. Ты уже не думаешь, что должен сделать больше фильмов, в голову лезет мысль: "Зачем работать за шесть центов с доллара?" Если бы я решил выпускать на одну картину меньше, то это означало бы, что другие сотрудники студии, находящиеся в другой графе налоговой шкалы, тоже будут меньше работать. Таким образом, выработка снижалась, и меньшее количество людей имело работу. Я помню, как мы снимали одну сцену в фильме о Кнуте Рокне, в которой участвовали только фермер и лошадь: съемки этого эпизода на натуре обеспечивали работой семьдесят человек.

Тот же принцип, который повлиял на мою точку зрения, можно было применить и к находящимся в других графах налоговой шкалы: чем больше налогов берет правительство, тем меньше у людей стимула к работе. Какой шахтер или рабочий, стоящий на конвейере, согласится работать сверхурочно, если он знает, что дядя Сэм заберет шестьдесят или более процентов его дополнительного заработка? Тот же принцип действует и в отношении корпораций и мелких фирм: когда правительство отбирает половину или более их доходов, то стимул к их увеличению, естественно, снижается, а владельцы и менеджеры принимают решения, основанные лишь на желании избежать налогов, — они начинают выискивать способы их сокрытия и принимать другие меры, отнюдь не способствующие росту экономики. Такие фирмы развиваются медленнее, они вкладывают меньше средств в новые заводы и оборудование и, таким образом, нанимают меньше людей.