Рональд Рейган - Жизнь по-американски

Спустя два дня я записал в дневнике:

"На сегодняшнем заседании Совета национальной безопасности я сказал, что для нас это может быть последней возможностью при жизни видеть перемены в колониальной политике советской империи в Восточной Европе. Мы должны заявить, что до тех пор, пока в Польше не будет отменено военное положение, не будут освобождены арестованные и не возобновятся переговоры между Валенсой и польским правительством, мы подвергнем как Советы, так и Польшу изоляции в торговле и прекратим с ними всякую связь. Также следует призвать наших союзников по НАТО и другие страны поддержать эти санкции, в противном случае они рискуют пойти на разрыв отношений с нами. Выступление по телевидению готовится".

22 декабря я встретился с послом Спасовским и его женой в Овальном кабинете; лица обоих выражали одновременно отчаяние и облегчение. Они просияли, когда я сообщил им, что Америка приветствует их как истинных польских патриотов. Спасовский рассказал мне, что уже несколько лет они думали о том, чтобы не возвращаться на родину, постепенно утверждаясь в своем решении, и вот теперь, после введения в стране военного положения и падения "Солидарности", они решились на этот шаг.

Встреча взволновала нас, но оставила в моей душе чувство сильнейшего раздражения по отношению к людям в Кремле, считавшим себя вправе держать в плену целую нацию.

Позднее я узнал, что генералы, которые правили Польшей, приговорили Спасовского к смерти.

Вечером того же дня я закончил свое обращение к нации; хотя это было рождественское обращение, я решил выразить в нем свое осуждение Советов за их действия в Польше. "Мы не можем не протянуть руку помощи и допустить, чтобы революция против коммунизма потерпела провал, — записал я потом в дневнике. — При нашей жизни, вероятно, у нас больше не будет такой возможности". Затем я направил послание Леониду Брежневу, где в более жестких выражениях осуждал роль Советского Союза в недавних событиях; послание было направлено из Вашингтона в Москву по "горячей линии", в Белом доме ее называли "молинк" [35] По-англ. "Molink" — сокращение от Moscow Link (связь с Москвой). . В нем говорилось:

"Недавние события в Польше ясно показывают, что они не являются ее "внутренним делом", и, обращаясь к Вам как к главе советского правительства, я обращаюсь по нужному адресу. В течение многих месяцев, предшествовавших недавним трагическим событиям, ваше государство неоднократно вмешивалось в дела Польши… В отношениях между нашими двумя странами имелись и имеются как сходство мнений, так и разногласия. Но с момента вашего вторжения в Афганистан ничто так не оскорбляло нашего общественного мнения, как давление и угрозы со стороны вашего правительства по отношению к Польше, направленные на удушение любых проявлений свободомыслия. Попытки подчинить польский народ — либо с помощью польской армии и полиции, действующей под советским нажимом, либо с помощью прямого использования военной силы, — безусловно, не вызовут в Польше долговременной стабильности, а, напротив, могут положить начало процессу, который уже ни вы, ни мы не сможем контролировать".

Далее я писал, что в ходе нашей переписки мы оба выражали желание улучшать американо-советские отношения, но этому мешают "политический террор, массовые аресты и кровопролитие в Польше… Советский Союз должен решить, сможем ли мы продвигаться вперед по пути улучшения отношений, или же наши пути разойдутся".

Утром на Рождество, когда у елки мы развернули подарки, мне передали ответ Брежнева на мое послание; это была короткая сухая записка, также переданная по линии "молинк", в которой Брежнев писал, что это Соединенные Штаты, а не его страна вмешиваются в польские дела.

"Если откровенный обмен мнениями между коммунистическими партиями и то, как они выражают свое мнение друг другу, кому-то не нравится в Соединенных Штатах, — писал Брежнев, — то в ответ на это мы должны твердо заявить: это является делом самих партий, и только их самих. И никто не может навязывать своего решения и оценок польскому народу". Вероятно, имея в виду некоторые из моих недавних выступлений, Брежнев обвинил меня в "клевете на нашу социальную и государственную систему, на наш внутренний порядок" (в этом я признал себя виновным).

"Попытки диктовать собственную волю другим государствам находятся в вопиющем противоречии с элементарными нормами международного права, — писал далее Брежнев. — И мне бы хотелось сказать следующее: они глубоко безнравственны. И никакая игра слов по отношению к правам человека не может скрыть это. Мы отвергаем любые обвинения в том, что Советский Союз вмешивается в события, происходящие в Польше. Вы, господин Президент, намекаете на то, что если в дальнейшем события в Польше будут развиваться в неугодном для Соединенных Штатов духе, то это нанесет серьезный урон советско-американским отношениям в целом. Но если говорить откровенно, то именно Ваша администрация сделала уже достаточно, чтобы разрушить или, по крайней мере, нанести ущерб тому положительному, что было достигнуто ценой огромных усилий со стороны предыдущей администрации в области отношений между нашими странами. На сегодняшний день, к сожалению, от позитивных политических завоеваний, достигнутых ранее с обеих сторон, остается весьма немного… Нельзя не заметить, что общий тон Вашего письма не соответствует тому духу, в котором лидеры таких держав, как Советский Союз и Соединенные Штаты, должны разговаривать друг с другом, в особенности учитывая их влияние и положение в мире, а также ответственность за состояние международной обстановки вообще. Таково наше мнение".

Какой хороший подарок к Рождеству, подумал я: Брежнев понял меня правильно.

В ответе, направленном Брежневу в день Рождества, я писал, что мы не будем вмешиваться в дела Польши, если и русские не будут вмешиваться, а также предложил, чтобы польскому народу было дано право на самоопределение, обещанное ему самим Иосифом Сталиным на Ялтинской конференции. Я напомнил, что в Ялте Сталин пообещал Польше и другим странам Восточной Европы право на самоопределение, но Советы так и не выполнили этого обещания.

Перед Новым годом мы подтвердили наши слова конкретными действиями: я объявил, что мы вводим санкции против Польши и Советского Союза, выражая тем самым свое отрицательное отношение к нарушению прав человека, имеющему место в Польше. Мы временно приостановили переговоры по новому долговременному соглашению о продаже зерна; запретили рейсы "Аэрофлота" в Соединенные Штаты; отменили действие нескольких программ по обмену специалистами; кроме того, ввели эмбарго на перевозку в Советский Союз ряда исключительно важных для него промышленных товаров, включая трубоукладчики, которые должны были использоваться при сооружении транссибирского газопровода. Но меня ждало разочарование, когда я обратился к нашим европейским союзникам с просьбой поддержать эту политику. Они согласились с тем, что мы должны выразить неодобрение русским, но не вызывая прекращения работ по строительству газопровода. Реакция некоторых союзников наводила на мысль о том, что деньги для них важнее принципов. Они заявили, что желают свободы польскому народу, но одновременно хотят расширять торговлю со странами восточного блока, и отказались поддержать наши усилия, блокирующие сооружение нового газопровода, по которому природный газ из Сибири пойдет в Западную Европу.