Владимир Губарев - А-бомба. От Сталина до Путина

А история одного из «духов» академика Н. Н. Семенова поистине уникальна: ему суждено было отправиться в Стокгольм на вручение Нобелевской премии «шефу»! Кстати, вместо дочери ученого…

Церемония вручения премии, как обычно, была назначена на 10 декабря 1956 года. Из рассказа дочери академика Н. Н. Семенова:

«После присуждения Нобелевской премии зашел, конечно, разговор, кто будет сопровождать папу. Папа сказал, что, кроме мамы, он может взять с собой одного из детей. Кроме меня был еще старший брат, старше на три года. Я тогда училась в Гнесинском музыкальном институте. Понимая, что о двух речи быть не может, папа выбрал меня. Я окрылилась… В Швецию было направлено сообщение, что с папой приедут жена и дочь.

И вдруг вечером приходит папа и сообщает, что ему не посоветовали брать меня с собой. Опустошенность почувствовала страшную. Подумала про себя, как же папа не сумел уговорить кого надо. Объяснять ничего не стал. Может, ему что и сказали, но мне ничего не говорил…»

А что мог сказать Николай Николаевич дочери?!

Он попытался через МИД, через президиум Академии наук убедить высшее руководство страны, что в Стокгольм надо ехать всей семьей и с друзьями, мол, так принято в цивилизованном мире. Но хотя шел уже 56-й год, наступала «оттепель», давно уже умер Сталин, но тем не менее никто не смел покушаться на законы ведомства Берии. Сам шеф «секретной империи» был расстрелян три года назад, но ведомство его властвовало в стране. И первому советскому лауреату Нобелевской премии недвусмысленно намекнули, что если он будет слишком настойчив в своих требованиях, то и сам не поедет в Стокгольм – все-таки он один из участников Атомного проекта… А вдруг он останется за границей навсегда?! Нет, пусть уж дочь и сын останутся в Москве заложниками…

Семенов вынужден был смириться.

Из воспоминаний дочери:

«Мама с папой поехали не одни. Их сопровождал старый друг папы, один из первых его учеников по Ленинградскому физико-техническому институту академик Кондратьев и Павел Семенович Костиков, считавшийся секретарем папы, а на самом деле бывший его охранником: тогда такие „секретари“ были у всех академиков, занимавшихся секретными работами. Что касается меня, то на любые мероприятия родители получали три приглашения, то есть включая меня. В нашем нобелевском альбоме есть фотография, снятая в Концерт-холле во время церемонии вручения премий. На ней мама сидит в одном ряду с семьями других нобелевских лауреатов, а слева от нее видно пустующее кресло. Место это предназначалось для меня. Версия же, которую родители излагали при вопросах, заключалась в том, что дочь учится в музыкальном институте, а там как раз в декабре идут экзамены…»

Николай Николаевич Семенов не любил рассказывать об этой истории. Ему было стыдно за те унижения, которые пришлось испытать ему и близким в самый счастливый год его жизни.

Мое детство прошло в Подольске. Сразу после войны дед купил здесь крошечный домик, в котором он пытался собрать свою многочисленную семью, разбросанную войной по разным уголкам страны – от Ферганской долины до партизанских землянок в Белоруссии. Сделать это ему не удалось, потому что младший сын добывал уран в Средней Азии, средний отлеживался в госпиталях после трех ранений, а старший, мой отец, служил в Германии. Там он сражался на своем истребителе в последние дни войны, а потом охранял небо советской зоны оккупации от недавних союзников, ставших в одночасье «потенциальными противниками».

В общем, с дедом жили дочери да мы с матерью, потому что отец не имел права «выписать семью» в Германию, так как его авиачасть считалась «боевой», то есть, по сути, для них война не закончилась. Это, впрочем, подтвердилось вскоре, когда Сталин распорядился «перекрыть» воздушные коридоры, соединявшие Западный Берлин и западные зоны оккупации. В небе Германии началось прямое противостояние авиаций бывших союзников. Отец об этом никогда не рассказывал, но орден Красного Знамени, полученный за выполнение приказа Сталина, сам за себя говорит о многом…

Но мы ничего об этом не знали – своих забот хватало! И одна из них каждодневно была у нас: это ловля рыбы на Пахре. Самые уловистые места были у железнодорожного моста, где всегда крутилась крупная плотва, и десяток вполне приличных рыбин оказывались на сковородке у бабушки, которая всегда с радостью их жарила. Послевоенные годы были голодными, а потому рыбацкие успехи внука ее радовали.

Однажды на тропе к реке появились люди в военной форме. А потом мы их встретили и у моста. Еще несколько раз нам удавалось прорваться к любимым местам у реки, но вскоре там появилась охрана.

Теперь мне кажется, что именно в это время кончилось детство…

Потом наш домик снесли, дед не выдержал – очень быстро умер, а судьба вновь разбросала нашу семью. Но это уже другая история, а та – «подольская» – кончилась лишь спустя полвека, когда я узнал, почему так резко поменялась обстановка на окраине Подольска. А с ней и история города.

28 января 1946 года И. В. Сталин подписал постановление СНК СССР № 229–100сс/оп «О проектировании и подготовке оборудования Горно-обогатительного завода». В этом совершенно секретном (особая папка) документе речь шла о создании первого промышленного реактора на Урале. Его нужно было обеспечить соответствующим оборудованием. А потому в постановлении появились такие строки:

«а) организовать при Подольском заводе Особое конструкторское бюро по разработке технического и рабочего проекта № 1859 Горно-обогатительного завода, укомплектовав это бюро необходимым составом конструкторов.

В дальнейшем указанное ОКБ при Подольском заводе именовать: „Особое конструкторское бюро по конструкциям гидропаропрессового оборудования“ (сокращенно ОКБ „Гидропресс“ НКТМ)»

ОКБ «Гидропресс» создавалось как отдел Подольского машиностроительного завода им. Оржоникидзе, который вместе с сотнями предприятий страны был вовлечен в Атомный проект. А это подразумевало особый режим секретности, а потому и появились вокруг предприятия люди в форме и соответствующая охрана.

Кстати, в этом постановлении ОКБ сразу приобретало «особый статус», и выражалось это в том, что для сотрудников выделялось 6 карточек литеры «А», 20 карточек литеры «Б» и лимитные карточки на продтовары.

Ну а мы лишились хороших уловов у железнодорожного моста, что, впрочем, не сказалось на отношении бабушки к «солдатикам». Когда они появлялись возле нашей калитки, она приглашала их в сад, потчевала чаем. Но без сахара, потому что его всегда не хватало…

Полвека спустя я пришел на Пахру с удочкой. Попытался вспомнить детство. Не получилось. Во-первых, рыба не клевала (может быть, ее уже и нет здесь?), а во-вторых, слишком уж много насмешников бродит у воды – город разросся, и на Пахре уединенное место найти трудно.