Владимир Губарев - А-бомба. От Сталина до Путина

Развитие работ по использованию атомной энергии в мирных целях (строительство электростанций на атомной энергии, ледоколов и коммерческих судов с атомными двигателями), а также намечаемое строительство подводных лодок и крылатых ракет с атомными двигателями потребует также существенного расхода урана-235…»

И далее авторы письма предлагают расширить мощности уже действующих комбинатов, а также:

«2. Построить в районе г. Иркутска диффузионный завод мощностью 13 кг урана-235 в пересчете на 75 %-ную концентрацию в две очереди – по 6,5 кг в сутки каждая очередь.

Для обеспечения ввода первой очереди в 1957 году необходимо выделить 300 тыс. кВт за счет строящейся Иркутской гидроэлектростанции.

Для обеспечения электроэнергией второй очереди диффузионного завода, с вводом в действие его в 1958 году, по мере окончания работ на Иркутской гидростанции, необходимо будет приступить к строительству Суховской гидростанции мощностью 260 тыс. кВт, в 35 км ниже Иркутска…

Считаем в дальнейшем наиболее целесообразным строительство диффузионных заводов вести с использованием гидроэлектроэнергии, так как диффузионные заводы являются производством, потребляющим чрезвычайно большое количество электроэнергии».

Это письмо сохранилось в архивах в единственном экземпляре. Все копии были сразу же уничтожены по распоряжению Маленкова. Следуя традициям недавнего прошлого, он хотел, чтобы все, что связано с атомной проблемой, концентрировалось только у него. Он прекрасно помнил, что ни Сталин, ни Берия не делились со своими товарищами атомными секретами.

Однако наступали новые времена, и теперь уже все руководители партии и правительства хотели знать, что происходит в недрах Атомного проекта СССР, а потому вскоре Игорь Васильевич Курчатов стал публичным человеком. И на том постановлении, где сказано о создании нового атомного комбината под Иркутском, стоит и его подпись.

Он сразу же начнет возражать: мол, и скалы, и Байкал не имеют к его родному Ангарскому электролизному химическому комбинату никакого отношения, и, как всегда, приезжие писатели слишком уж все преувеличивают, а на самом деле у них обычная и привычная работа, которой они занимаются денно и нощно, не зная ни праздников, ни выходных.

– Бомбу, значит, создаете? – не выдерживаю я и сразу получаю в ответ:

– Если бы мы ее делали сейчас, то, вероятнее всего, вас к нам не допустили бы!

Ну и что же возразить Генеральному, если он прав…

Однако бомбу все-таки делали в прошлом, для того и создавались полвека назад, а сейчас, конечно же, обогащают уран для сугубо мирных целей – для атомной энергетики, и этим гордятся, но все же о прошлом жалеют. Впрочем, на то разговор особый…

Ну и Байкал имеет к комбинату и самому директору самое прямое отношение. Он сразу же соглашается со мной, когда разговор заходит о любви к Байкалу, которая выражается здесь во всем – и в стремлении попасть туда как можно скорее, и в рассказах о его красотах. Сам же Виктор Пантелеймонович не был на Байкале уже семь лет – все недосуг из-за множества дел и забот, а потому приезд нашей небольшой группы, состоящей из директоров АЭС и специалистов-атомщиков, дал ему возможность не только показать свое уникальное предприятие, но и показать им Байкал.

Ну а мне, попавшему в эту великолепную компанию почти случайно, представилась возможность побеседовать с генеральным директором комбината на фоне неповторимых байкальских скал и просторов. Насколько мне известно, Виктор Пантейлемонович столь откровенных и обстоятельных интервью не давал. На то было много причин, но главная из них, безусловно, та, что Ангарский электролизный химический комбинат был среди самых секретных предприятий страны с того самого момента, когда было принято решение о его создании.

– Внуки есть? – спросил я.

– Три внучки, – ответил директор.

– И сколько им?

– Одна в этом году поступила в институт, второй – десять лет, третьей – восемь. Сын работает на комбинате, а потому внучки выросли рядом. Это великое счастье, когда с близкими можешь общаться каждый день…

– А что главное рассказали бы вы своим внучкам, а следовательно, и миллионам их сверстников о своем комбинате? О нем и, конечно же, о себе – ведь, насколько я знаю, вы здесь без малого полвека?

– Судьба у меня своеобразная. Когда была хрущевская «оттепель», я поступил в МИФИ.

– А откуда родом?

– Из «родины застоя» – я родился в Днепродзержинске, откуда и Леонид Ильич Брежнев… Так вот, во время «оттепели» наступило небольшое послабление, и мне удалось поступить в МИФИ. Он тогда именовался «Механическим институтом», и попасть туда было нелегко. Особенно для тех, у кого была «подмочена» биография. А я относился именно к таким людям, так как находился во время войны в оккупации.

– Но ведь от роду было три года?!

– Для соответствующих органов это не имело значения! Если графа в бумагах заполнена словом «да», то это становилось клеймом на всю жизнь.

– Действительно так – раз до нынешнего дня помнится…

– Много нелепого в нашей жизни было… А Механический институт был очень секретным, сито при отборе было серьезным, но я все-таки проскочил сквозь него…

– А почему именно физиком решили стать?

– Модно тогда это было. В институте готовили инженеров-физиков для разных областей науки и промышленности – от оружия до энергетики. Учиться было очень интересно, так что в выборе будущей профессии я не прогадал. До сегодняшнего дня считаю, что правильно поступил, когда выбрал МИФИ.

– А как в Ангарск попали?

– По распределению. Михаил Дмитриевич Миллионщиков подсказал мне, что надо выбирать именно Ангарск. Три места мне предложили, в том числе и родной Днепродзержинск – там было одной из предприятий Средмаша. Но академик Миллионщиков считал, что лучше любое дело начинать с «нуля».

– Почему он посоветовал именно вам?

– Он принимал участие в судьбе всех своих выпускников. Кстати, у него была одна особенность: он признавал только две оценки – ставил студентам «пять» или «два».

– Признавал только отличников?

– В МИФИ учились хорошие ребята. Но выдерживали немногие. Нас было в самом начале тридцать человек, а институт закончило одиннадцать. Так что «двоечников», используя вашу терминологию, все-таки было больше. Я имею в виду «Кафедру разделения и обогащения изотопов» академика Миллионщиков. Мне кажется, на других кафедрах учиться было полегче.

– А работать?

– Миллионщиков любил подчеркивать, что работать несравненно тяжелее, чем учиться, но интереснее, если занимаешься любимым и новым делом. И, как всегда, он оказался прав. В то время Иркутская область, весь этот регион был сплошной комсомольской стройкой. Строилась Братская ГЭС, строился Братский алюминиевый завод, строились предприятия Большой химии, строился и наш комбинат. Как пелось в знаменитой тогда песне – поехал «за туманом и за запахом тайги».