Михаил Алексеев - «Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы

Вот выдержки из ответов на допросе арестованных Шебеко и Калужского, переводчика с японского 7 отдела Главного управления государственной безопасности НКВД, к которому поступал материал от «Кротова».

Калужский: «По сравнению с японской агентурой Сеула «Кротов» был менее эффективен. Однако и он давал систематический и полноценный материал главного жандармского управления по наблюдению за советским посольством и торгпредством. Давал он и обширный материал (документальный) о политико-моральном состоянии армии. Беда заключалась в том, что материала было больше, чем мог осуществляться перевод, и материал отправлялся в Москву без перевода. В Москве же было такое же положение с переводчиками, и документы-сводки ГРУ оставались в массе своей необработанными. Это приводило к тому, что полной всесторонней оценки деятельности „Кротова“ не получалось» [291].

Из его показаний следует, что должной оценки поступавшего от «Кротова» материала не проводилось, как не делалось попытки установить, каким образом рядовой сотрудник жандармерии мог получить доступ к передаваемому материалу.

На одном из допросов Шебеко сделал следующее заявление: «Несколько раз беседы с «Кротовым» проводил Гинце (Гудзь), а я был в качестве переводчика. У Гинце была идея — заставить «Кротова» завербовать меня с тем, чтобы этим самым легализовать встречи с «Кротовым», то есть, завербовав меня, он получил бы право свободных встреч со мной. Однако «Кротов» категорически от этого отказался, заявив, что начальство не поверило бы, что он сумел завербовать 2-го секретаря посольства. Он также отказался от „вербовки“ какого-либо другого сотрудника помельче в должности» [292].

Подобный заход с трудом поддается осмыслению. Но не Гудзю. Спустя много лет он не отрицал имевшего место факта. Вот мнение Гудзя об этих показаниях, высказанное после ознакомления с протоколом допроса Шебеко: «На личные встречи с «Кротовым» я пошел уже после того, как были тщательно проанализированы все материалы, переданные им нам за полгода. Встречи были контрольными: чтобы получить личное впечатление о «Кротове». Вся эта работа по проверке его надежности как агента велась мною в плане задания начальника ИНО Артузова. Припоминаю, что на эту тему (по поводу вербовки Шебеко) я проводил беседу с «Кротовым», делая такие предложения с тем, чтобы проверить реакцию с его стороны. Реакция „Кротова“ показала, что он не был двойником» [293].

Согласно представлениям о конспирации, принятым в ИНО, встречи с агентом проводились следующим образом: «Встречи проводились в вечернее время в малолюдных местах — на пляже, в парках, а иной раз даже в таких заведениях, как общественный туалет, где передача материалов происходила через щель в стенке между кабинками. На случай непредвиденных обстоятельств для встречи с агентом достаточно было послать на его адрес написанную им собственноручно почтовую открытку с приветом от некоего господина «Ямамото» или же можно было позвонить самому «Кротову» на работу и подозвать его. Несмотря на кажущуюся опасность такого звонка иностранца, говорившего по-японски с акцентом, особого недоумения и вопросов со стороны сослуживцев это не вызывало. Довоенный Токио являл собой достаточно пеструю этнографическую картину, в иностранной колонии японские спецслужбы имели немало агентов. Было также предусмотрено, что вместо резидента на встречу с Кротовым мог выйти кто-либо другой. В этом случае вещественным паролем для них служила половинка разорванного иенового кредитного билета» [294].

Опасность звонка иностранца, говорившего по-японски с акцентом, на службу агенту — унтер-офицеру была отнюдь не кажущейся. Надуманной она могла быть только в случае, если агент был подставой.

«В те годы работать в Японии было очень сложно — любой европеец вызывал подозрение, и их спецслужбы действовали профессионально, — вспоминал Б.И. Гудзь много позднее. — Одним из моих агентов был унтер-офицер главного жандармского управления. Его данные помогли обнаружить японскую агентуру в нашем посольстве. Пригодился и мой опыт контрразведчика. Например, я всегда приходил на встречи со своими агентами, не принося никаких документов. Место встречи назначал источник. Если нужно было передать документы или сверток, это производилось в многолюдных местах — в метро, магазинах, лифтах. Если источник приходил на встречу со свертком, это был знак опасности. Я даже предупредил нашего посла К.К. Юренева, что в случае, если японцы меня схватят и заявят, что при мне были обнаружены какие-либо документы, это провокация».

Гудзь забыл упомянуть, что на встречи с агентом он ходил с переводчиком.

В Москве понимали, что строить агентурную работу в Японии на использовании одного источника нельзя. Гудзем была осуществлена вербовка переводчика полпредства (псевдоним «Простак»). Он достаточно хорошо говорил по-русски, и общаться с ним было легче, чем с «Кротовым». Первичные контакты с «Простаком» и его изучение проводилось Косухиным, который счел, что это перспективный и надежный источник.

Гудзь вспоминал: «Он сообщил, какими сотрудниками интересуется полиция. От нас он не пытался что-либо узнавать, а рекомендации давал нам, например, чтобы вообще закрыть вход японской обслуге на второй этаж посольства, в том числе и для уборщиц. Рекомендовал самим производить уборку всех служебных помещений, не допуская туда японских уборщиков. Рекомендовал строго следить за всеми ремонтными работами, отделаться от некоторых японских служащих из обслуживающего персонала, так как они были ревностными агентами полиции. От всякой оплаты своих услуг он категорически отказался. Словом, все говорило о том, что «Простак» действительно искренне относится к нам, а не является провокатором.

Была установлена с ним постоянная связь, безусловно, полезная. Я считал, что еще далеко не все возможности по использованию этого источника были реализованы. В течение некоторого времени он нам раскрыл полную картину работы полиции по нашему посольству. Сообщил структуру полицейских органов, охарактеризовал чиновников, с которыми ему приходится работать.

Тут открывалась перспектива через «Простака» начать игру. Хотя бы пока изучить некоторых полицейских чиновников на предмет возможной вербовки. Возможно, продумать передачу дезинформации, которая могла бы поднять его “вес” как информатора, а затем и расширила бы его возможности освещать полицейские организации» [295].

На самом деле через «Простака» началась игра с самим Гудзем. Рекомендации, которые давал новый «агент», были очевидны, так же, как очевидно было то, что японский обслуживающий персонал связан с военной жандармерией или полицией. Интересно, что у Гудзя, как и у Центра, почему-то даже не возник вопрос об осведомленности «Простака», переводчика советского посольства, о структуре полицейских органов.