Мэри Габриэль - Женщины Девятой улицы. Том 1 [Ли Краснер, Элен де Кунинг, Грейс Хартиган, Джоан Митчелл и Хелен Франкенталер: пять художниц и движение, изменившее современное искусство]

«Помню, как Ганс позднее сказал мне, что да… это действительно очень сильная студентка, одна из самых сильных , но критика ей, безусловно, не помешает», — рассказывала Кислер [48] Lillian Kiesler, interview by Ellen G. Landau, AAA-SI, 4; Larry Rivers with Arnold Weinstein, What Did I Do? , 79. .

Ли приняла вызов Гофмана и со временем вошла в плеяду звезд, зажженных этим учителем. Годы спустя кто-то по ошибке назвал Джексона Поллока в числе знаменитых учеников Гофмана. Старик поправил говорившего: Поллок был не его учеником, а учеником его ученицы Ли Краснер [49] Goodman, Hans Hofmann , 52; Jeffrey Potter, To a Violent Grave , 64–65; Clement Greenberg, interview by Mitch Tuchman, AAA — SI, 2. Гринберг рассказывал, что «Ли… была одной из „звездных“ учениц Гофмана, и Поллок через нее тоже многое перенял от маэстро. Думаю, что он получил от тесного общения с Гофманом больше, чем осознавал». .

На редкость живая и энергичная молодая женщина, появившаяся в школе Гофмана, родилась в семье иммигрантов из России. Они держали в Бруклине лавку, торговавшую рыбой, овощами и фруктами. Родители назвали дочь Леной, но впоследствии она переименовала себя сначала в Ленор, а в конечном итоге в Ли. По ходу дела изменилась и фамилия художницы: из Красснер она стала Краснер. В 1921 г. Ли переехала из Бруклина на Манхэттен, чтобы изучать прикладное искусство в государственной средней школе для девочек. Затем в 1926 г., в 17 лет, девушка поступила и два года проучилась в колледже Купер-Юнион, который также предлагал учебную программу только для женщин [50] Ellen G. Landau, Lee Krasner: A Catalogue Raisonné, 10, 300–301; Lee Krasner, interview by Barbara Novak, AAA-SI, 5; Gail Levin, Lee Krasner , 24, 40–41; Nemser, Art Talk , 83; Munro, Originals , 103. . Несмотря на сегрегацию по гендерному принципу, ни в том ни в другом учебном заведении Ли не вела жизнь затворницы. Довольно скоро девушка переехала в Гринвич-Виллидж и поселилась там среди интеллектуалов и богемы, чьи политические взгляды явно тяготели к идеям Троцкого, а вкусы в искусстве были исключительно французскими. Она всегда неосознанно жила свободно не потому, что читала о таком образе жизни в книгах и стремилась этому подражать. Просто такой уж была ее природа.

Жизнь Ли — это долгая история бунта. Еще девочкой она объявила, что больше не намерена исповедовать иудаизм. Ведь, если судить по словам ее утренней молитвы, Бог благоволит мужчинам больше, чем женщинам. Когда умерла старшая сестра Ли, она наотрез отказалась выйти замуж за своего зятя и взять на себя заботу об их детях, как это было принято в семьях иммигрантов — ортодоксальных евреев. (В результате Ли переложила это бремя на свою 14-летнюю сестру, чего та не простила ей до конца жизни.) В школе Ли постоянно выводила из себя учителей. Один из них писал: «От этой ученицы все время беспокойство… она вечно настаивает на том, чтобы делать все по-своему» [51] Oral history interview with Lee Krasner, 1972, AAA-SI; Levin, Lee Krasner , 50, 55; Landau, Lee Krasner: A Catalogue Raisonne , 14, 301. . Ли изначально наметила для себя альтернативный курс в мире, где женщина по умолчанию должна была подчинять свои интересы кому-то другому: сначала родителям, потом мужчине, за которого она выйдет замуж, а со временем — капризам своих детей. Краснер все это было не нужно. Однажды провозгласив себя прежде всего художницей, а не женщиной, Ли навсегда поставила себя вне рамок дозволенного и норм общества.

В 1920 г. американские женщины наконец получили право голосовать. Уже в следующие годы эти новые полноправные граждане преуспели в ряде областей, в том числе в медицине, юриспруденции и писательстве [52] William H. Chafe, Women and Equality , 27; Marjorie Rosen, Popcorn Venus , 75–76. . Но для женщин, которые хотели быть профессиональными художниками, дверь по-прежнему оставалась наглухо закрытой. И дело тут было не только в гендерном неравенстве. Дело в том, что освященная протестантской традицией этика Америки приветствовала тех, кто тяжело и добросовестно трудился, а не витал в облаках. Людей искусства и плоды их труда просто не ценили; их занятия воспринимались как излишние. В первой половине XX в. было неслыханно, чтобы даже мужчина-американец называл себя профессиональным художником и надеялся жить на доходы от этой деятельности. Особенно если он не относился к культурной элите общества и ежегодно не посещал европейский континент. Для женщины же это было почти что невозможно… если, опять же, у нее не имелось средств для того, чтобы уехать жить за границу [53] Oliver W. Larkin, Art and Life in America , 10–11, 110–111; Richard D. McKinzie, The New Deal for Artists , 4; Celia S. Stahr, «The Social Relations of Abstract Expressionism, An Alternative History», 301; Rozsika Parker and Griselda Pollock, Old Mistresses , 38. Художница Мэри Кэссет, по ее признанию, решила переехать во Францию, так как в Европе женщина может рассчитывать на то, что в ней будут видеть «кого-то, а не что-то». . Еврейская женщина из рабочего класса, такая как Ли, не могла о подобном и помыслить [54] Steven Naifeh and Gregory White Smith, Jackson Pollock , 372. . Много лет спустя Краснер объясняла бедственное положение женщины-художника исторической борьбой мужчин против женщин, столь же древней, как сама иудейско-христианская история. Ли просто отмахнулась от этого тяжкого бремени, сказав: «А что я могу поделать с этими пятью тысячами лет?» [55] Lee Krasner, a Conversation with Hermine Freed , videotape courtesy of PKHSC; Lee Krasner, interview by Barbara Rose, AAA-SI, 9; Juanita H. Williams, «Woman: Myth and Stereotype», 238–39. Даже величайшие мыслители Запада обрекали женщин на подчиненное положение в физическом и интеллектуальном плане. Гегель, например, говорил: «Женщины могут быть образованными, но для высших наук, как философия, и для некоторых произведений искусства, требующих всеобщего, они не созданы». А, по словам Ницше, «мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина — для отдохновения воина; все остальное — глупость». . И твердо решила стать художницей, чего бы ей это ни стоило.

Ее первым творческим детищем стал феномен под названием Лена Ленор Ли Красснер Краснер. «Я возникла из ниоткуда», — объясняла Ли [56] Lee Krasner, interview by Barbaralee Diamonstein-Spielvogel, provided by Barbaralee Diamonstein-Spielvogel, interviewer and author, from Inside New York’s Art World (© Dr. Barbaralee Diamonstein-Spielvogel), 204. . Ей никто не помогал материально. Родители позволили дочери делать все, что ей заблагорассудится, если только она ничего не будет у них просить. В детстве перед глазами Ли не было никакого примера, который мог бы вдохновить ее стать художницей. Единственной картиной в родительском доме была репродукция портрета королевы Изабеллы. Начав интересоваться искусством, Краснер, по ее собственному признанию, даже не знала точно, что означает это слово [57] Nemser, Art Talk , 83; Lee Krasner, interview by Barbara Rose, 1975 GRI; B. H. Friedman, «Lee Krasner», черновик рукописи 1965, Series 2.4, Box 10, Folder 7, Lee Krasner Papers, AAA — SI, 2; Levin, Lee Krasner , 30; Lee Krasner, interview by Barbara Novak, AAA — SI, 7. . Так что о поддержке на выбранном девочкой пути не шло и речи. Наоборот, все работало против нее. Например, в школе Ли неоднократно получала плохие оценки, поскольку не могла выполнить академический рисунок так, как требовалось от учениц [58] Oral history interview with Lee Krasner, November 2, 1964–April 11, 1968, AAA — SI; Levin, Lee Krasner , 38–39; Landau, Lee Krasner: A Catalogue Raisonne , 301. . И все же она стояла на своем. С ранних лет ею двигала огромная внутренняя сила, столь же неоспоримая и неудержимая, сколь и необъяснимая.