Мэри Габриэль - Женщины Девятой улицы. Том 1 [Ли Краснер, Элен де Кунинг, Грейс Хартиган, Джоан Митчелл и Хелен Франкенталер: пять художниц и движение, изменившее современное искусство]

Американское правительство во многом способствовало панике, пойдя внутри страны на экстремальные меры. В 1942 г. более ста тысяч американцев японского происхождения поместили под охрану, в «лагеря для перемещенных лиц», окруженные колючей проволокой [544] Polenberg, War and Society , 60–61. . Бесчисленные плакаты на стенах в метро и на углах улиц предупреждали американцев о том, что вражеские лазутчики повсюду. Например, они гласили: «Болтун — находка для шпиона»; «Вражеские агенты не дремлют. Ничего не говори, и они ничего не услышат». «Разыскивается за убийство!» — кричал один такой плакат с изображением несчастной, съежившейся от ужаса домохозяйки. Она, предположительно, «сболтнула одно лишнее слово», и это стоило жизни американскому солдату [545] Campbell, Women at War with America , 71; Polenberg, War and Society , 43. .

Вообще-то диверсии с участием иностранцев в США действительно имели место. В июне 1942 г. четырех немцев забросили с подводной лодки на Амагансетт-Бич на Лонг-Айленде, а несколько дней спустя еще четверо высадились в районе Понте-Ведра-Бич во Флориде. Все они несли с собой взрывчатку, детонаторы, поддельные документы и планы железнодорожных станций и заводов. Их аресты и суды над ними были быстрыми и решительными: шестерых из восьми казнили, двоих посадили в тюрьму [546] Polenberg, War and Society , 44–45; Zucker, «Art in Dark Times», 22; Helen A. Harrison and Constance Ayers Denne, Hamptons Bohemia , 71. . После вышеупомянутых атак с применением тактики «волчьей стаи» эти случаи закрепили в американцах худшие опасения в том, что война больше не останется «где-то там». Однако, как ни странно, вместо того чтобы обвинять в разраставшемся конфликте Германию, некоторые люди в США обратили свой гнев на евреев. В то самое время, когда американцы гибли на зарубежных фронтах в борьбе с фашизмом, в самих США фашизм уверенно пошел на взлет. Уродливые высказывания и безобразные сцены стали настолько распространенными, что однажды правительству пришлось прервать популярного радиопроповедника. Тот призывал изгнать «евреев из сферы политики и власти», потому что «евреи и коммуняки обманом втянули страну в войну». Этот язык ненависти стремительно отравлял молодые неокрепшие умы. В Бостоне в 1943 г. банды подростков попытались реконструировать «Хрустальную ночь», громя витрины принадлежавших евреям магазинов и оскверняя синагоги [547] Polenberg, War and Society , 47–48, 138. .

Кто враг? Где этот враг? В те смутные времена никто во всей стране не мог ответить на эти вопросы с полной уверенностью. Там, за границей, с врагами было все предельно ясно. Чтобы победить их, необходимо было поддерживать эффективность военной машины. Но это требовало единства цели, и внутри страны первостепенной задачей стал контроль. Некоторых государственных служащих заставляли давать клятву верности. Подозрительных неграждан депортировали — перспектива, пугавшая Билла [548] Polenberg, War and Society , 50; Elaine de Kooning, discussion with Michael and Mildred Loew, 6. . Изменилось и американское правительство. В годы Великой депрессии в администрации Рузвельта работали в основном реформаторы, выполнявшие задачу по управлению самой масштабной социальной программой в истории страны. Во время войны им на смену пришли бизнесмены. Они контролировали новую национальную промышленность в условиях военного конфликта. Новые лидеры неплохо выполняли свою работу, финансируя крупнейшую военную кампанию в истории США и умудряясь получать огромные прибыли на самой дорогостоящей войне из всех, которые когда-либо видело человечество [549] Polenberg, War and Society , 75. .

В конце 1942 г. тележурналист CBS {18} 18 СBS — американская телерадиосеть. Название происходит от Columbia Broadcasting System — прежнего юридического наименования компании. Эдвард Мэрроу, которого многие американцы считали самым надежным источником новостей о войне, заявил: «Словосочетание „концентрационный лагерь“ устарело. Теперь можно говорить только о лагерях смерти» [550] Lipstadt, Beyond Belief , 187–88. . Этим утверждением он намеревался положить конец прениям о том, что на самом деле происходило в захваченной Гитлером Европе. Ранее в том же месяце, 2 декабря, полмиллиона человек в Нью-Йорке на 10 минут прекратили работу, чтобы привлечь внимание общественности к массовому убийству двух миллионов евреев [551] Hobbs, Lee Krasner (1999), 65. . Эту страшную новость впервые обнародовал в конце ноября председатель Всемирного еврейского конгресса и подтвердил Государственный департамент США, но американская пресса ее практически проигнорировала. The New York Times опубликовала эту информацию аж на 10-й странице. Национальные радиостанции вообще не сказали ни слова. Впоследствии решение СМИ не сообщать об ошеломляющем числе погибших часто объясняли сомнениями по поводу «источника». Впрочем, учитывая подтверждение декабрьского сообщения Госдепом, понять подобное замалчивание сложно. После заявления Мэрроу и практически постоянно поступавших новостей о насилии и об убийствах в первые месяцы 1943 г. больше ни у кого не оставалось сомнений в том, что нацистский режим систематически истребляет еврейское население Европы. В марте 1943 г. 75 тысяч человек собрались на крытой спортивной арене Мэдисон-сквер-гарден и вокруг нее, чтобы послушать политических лидеров. Слабые голоса ораторов разносились через громкоговорители по залу и заполненным людьми улицам, осуждая «уничтожение Гитлером евреев» [552] Lipstadt, Beyond Belief , 171–72, 180–81, 183, 199. .

Восемь дней спустя там же имело место еще более массовое и эмоциональное мероприятие под лозунгом «Мы никогда не умрем». На нем присутствовали 100 тысяч человек, включая судей Верховного суда, министров Кабинета США, 300 конгрессменов, сенаторов, дипломатов и первую леди Элеонору Рузвельт [553] Lipstadt, Beyond Belief , 200; Hobbs, Lee Krasner (1999), 66. . Буря, свидетелем которой стал тогда Нью-Йорк, готовилась годами. Десять лет назад Гитлер захватил власть и начал преследовать свой народ. Пять лет миновало с того дня, как мир потрясло известие о «Хрустальной ночи». Толпы, собравшиеся на Манхэттене, поклялись никогда не забывать о злодеяниях фашизма. Но многие продолжали игнорировать то, что было невообразимо в силу своей кошмарности. Так делали они по крайней мере до тех пор, пока убийства не прекратились. А потом оправдывали и успокаивали себя, повторяя, словно мантру: «Мы же ничего не знали». Но правда в том, что все им было прекрасно известно.

Война в более широком смысле — та, на которой сражались солдаты и моряки и были задействованы танки, бомбардировщики и корабли, — довольно скоро начала восприниматься большинством как внутренняя, американская реальность [554] Polcari, Abstract Expressionism , 17; Irving Sandler, interview by author; Hannah Arendt, «The Concentration Camps», 744–45; Lipstadt, Beyond Belief , 210, 216. И в частных домах маленьких сельских городов, и в квартирах кварталов мегаполисов появлялись постоянные визуальные напоминания о жертвах, принесенных живущими в них семьями. Те, у кого в армии был отец или сын, вывешивали на своих окнах голубую звезду. Если же близкий родственник погибал в бою, голубую звезду заменяли золотой. . В такой среде патриотизм был не абстрактной концепцией, а безусловным долгом. В официальном мире искусства вряд ли удалось бы найти хоть одну выставку, не затрагивавшую тему войны. Календарь мероприятий Музея современного искусства заполнили выставки военной тематики: «Конкурс плакатов по национальной обороне», «Великобритания в войну», «Обустройство жилья в военное время», «Камуфляж в гражданской обороне» [555] Brossard, The Scene Before You , 20–21; Lynes, «The Eye of the Beholder», lecture notes for Smith College Museum of Art, May 5, 1985, Box 1, Russell Lynes Papers 1935–1986, AAA-SI, 19; Lynes, Good Old Modern, 451–453; Ashton, The Life and Times of the New York School , 146; Ashton, The New York School , 117–118; Matossian, Black Angel , 320–21. В порыве патриотизма корпорации — IBM, Dole Pineapple, Pepsi — начали «поддерживать искусство», равно как и федеральное правительство, инициировавшее акцию «Покупай американское искусство на этой неделе». . Но самым ярким и масштабным проявлением патриотизма художников стала выставка «Художники — победе», организованная Метрополитен-музеем в декабре 1942 г. Экспозиция включала 1500 работ «современных» художников. Организаторы мероприятия представляли его как свидетельство силы американского духа и дань уважения военным [556] A. H. Mayor, «The Artists for Victory Exhibition», 141, www.metmuseum.org/pubs/bulletin/1/pdf . . Однако художник и писатель Мэнни Фарбер в обзоре выставки в журнале The New Republic заявил, что эти натюрморты, портреты и пейзажи могли быть написаны когда угодно, в любой период. Если экспозиция действительно была посвящена роли искусства в войну, то представленные на ней произведения никоим образом не отражали серьезность момента. Фарбер писал: «Эти люди — художники. Предполагается, что они должны выходить за рамки и преодолевать ограничения нашей культуры. А между тем, по-моему, за представленными на выставке картинами просматривается вполне конкретный страх — боязнь выставить напоказ свои реальные эмоции. Те чувства, о которых трудно говорить вежливо» [557] Manny Farber, «What Artists and What Victory?» 149; Arnold Hauser, The Social History of Art , vol. 1, From Prehistoric Times to the Middle Ages , 89, 92–93, 105. Связь между искусством и военными конфликтами в восприятии правителей и влиятельных богачей уходит корнями как минимум в Грецию IV в., когда высший класс, чей мир разрушила война, бросился скупать произведения искусства, маскирующие печальную реальность их блистательными фантазиями. Но истинные художники всегда отвергали этот успокаивающий обман. Например, великий Микеланджело во времена войн и радикальных религиозных и социальных потрясений XVI в. отказался создавать произведения, которые умиротворяли бы большинство людей своей красотой. Он написал «Страшный суд», по словам искусствоведа Хаузера, «картину недоумения и отчаяния, мольбу о помощи и спасении от хаоса, угрожавшего поглотить весь мир эпохи Возрождения». Хаузер назвал эту фреску «первым важным художественным произведением» современности, которое более не было «прекрасным». В этой работе Микеланджело осмелился максимально реалистично отразить свое трудное время. . После массовых демонстраций, на которых люди требовали правды, и после принятия и признания обществом этой истины выставка «Художники — победе» казалась совершенно неуместной, если не сказать бесчестной. Как, впрочем, и остальные музейные экспозиции военной тематики.