Александр Бенкендорф - Воспоминания: 1826-1837

31 января император неожиданно появился на заседании Государственного Совета империи и занял место среди его членов. Он произнес подробную и поразившую всех своей ясностью речь, в которой говорил о необходимости, подтвержденной всеми событиями последних лет, кодификации законодательства, включающей все законы и установления России. Он сообщил о завершении этой работы и пригласил всех присутствующих на заседании высказать свое мнение за или против и особо определить срок, начиная с которого это кодифицированное законодательство после его обсуждения и окончательного формулирования должно стать действующим. Министр юстиции сделал несколько замечаний по редакции этой работы, не оспаривая ее полезность, и в самой общей форме оценил ее, как и все государственные деятели, в качестве краеугольного основания новой эпохи в юриспруденции и в положении дел. Господин Сперанский и император не дали уничтожить их творение, они заявили, что, как и в любой другой работе, в ней можно найти несовершенства. Было решено предоставить два года на пересмотр и исправление, все сенаторы, министры, губернаторы и все те, кто в силу своих должностных обязанностей имели дело с законодательством или обладали требуемыми знаниями, должны были сделать свои замечания к тем или иным параграфам, которые по их мнению требовали изменений или дополнений. После принятия этого решения кодифицированное законодательство было оставлено в Государственном Совете империи для ознакомления всем участникам и открытое для публики. Закрывая это интересное и памятное заседание Государственного Совета, император подозвал к себе господина Сперанского, обнял его и вручил свою собственную звезду ордена Андрея Первозванного, как свидетельство удовлетворения его трудами и способностями, которые он без отдыха на протяжении восьми лет вкладывал в дело кодификации законов. Для нынешнего великого царствования это был памятник значительно более прочный, чем сражения, которые зачастую не приносят для народа ничего, кроме несчастья.

Эту зиму моя жена провела в нашем имении Фалль, во-первых, для сокращения расходов и, во-вторых, чтобы избавить наших трех дочерей от петербургских развлечений в то время, когда их возраст требовал внимания к занятиям. Я провел с ними несколько недель и к величайшему моему раскаянию пропустил это заседание Государственного Совета.

16 мая император начал поездку по стране, вначале мы остановились во Пскове, который еще не посещали. Этот город некогда большой, богатый и независимый, воевавший с новгородской республикой, неоднократно сопротивлявшийся разным великим князьям и царям, выдержавший страшную осаду польских армий, теперь был бедным и малонаселенным. Он сохранил от былого блеска только несколько церквей, да остатки стен и укреплений, которые его защищали. Мы заночевали в нем, и на следующий день после молитвы в соборе император осмотрел публичные учреждения. Оттуда мы выехали в Динабург, его укрепления были почти завершены. Император пожелал лично присутствовать на освящении этой крепости, в сооружении которой он в качестве главы инженерного ведомства до вступления на престол так усердно участвовал. Весь гарнизон и расквартированные по соседству войска были расставлены на укреплениях по всей линии высот и бастионов. Началом торжеств стала большая церковная служба. После благодарственной молитвы все вышли из церкви и поднялись на бастион, над которым развевалось крепостное знамя. После его освящения оно появилось на вершине мачты, где его приветствовали все войска, а залп из всех пушек и мушкетов ознаменовал ввод в строй этой красивой и замечательной крепости. Но вот что было наиболее знаменательным и что потрясло всех многочисленных зрителей и военных. В тот момент, когда священник окропил святой водой знамя, и его стали поднимать, нас всех внезапно обрызгали капли дождя, пролившегося при ясной погоде и ярком солнце. С самого утра и до вечера больше не упало ни капли. Приветственные крики войск при виде знамени обрели еще большую силу, солдаты смотрели на это чудо, как на очевидное доказательство божественной защиты этих новых краев империи. Затем предшествуемый священниками, несшими святую воду, и в сопровождении генералитета император обошел все укрепления и стоявших на них военных, представлявшие все рода войск. Зрелище было весьма величественным, оно привлекло огромную толпу окрестного народа. По окончании церемонии войска спустились с укреплений, вышли из крепости и построились в колонны по другую сторону плаца, на котором император принял их парад. Еще на день мы остались в Динабурге с тем, чтобы осмотреть все в самых малейших деталях. Выехав после обеда, мы направились по дороге в Ригу, проехали через старинный замок Кукенхузен, стоявший на скалистом правом берегу реки Дины, построенный еще во времена меченосцев. На всем своем протяжении дорога была живописной, ее окружали деревни и поля, ставшие плодородными, благодаря почвам и трудолюбию.

Во время этой поездки я находился в постоянной тревоге, поступавшие с различных сторон сообщения свидетельствовали о том, что в районе Динабурга и Риги были распространены настроения цареубийства. Император знал об этих тревожных настроениях, но он полностью доверился божественному провидению и не придавал им ни малейшего значения, он проводил ночи в коляске и спал сном праведника. Находясь рядом с ним, я постоянно был настороже, часто просыпался и оглядывался в стремлении обезопасить моего государя.

Нас предупреждали из Парижа, Лондона и Гамбурга, мы читали в многочисленных перехваченных письмах о том, что одно весьма многочисленное общество, состоявшее по преимуществу из бывших участников польского восстания, приговорило императора к смерти, и что для проведения своих подлых планов в исполнение ими была выбрана поездка из Динабурга в Ригу. Я послал несколько человек патрулировать эту дорогу, но убийца столь легко мог спрятаться под одеждой крестьянина или нищего, что обнаружить его, можно было только благодаря счастливому случаю. Единственная предосторожность, которую император разрешил мне принять, было размещение в его коляске одного казака кавказской линии из числа тех 20 человек, которые в Петербурге были приписаны к императорскому конвою.

Сведения о предполагаемом цареубийстве проникли в общество, русские путешественники в Германии писали о них своим родственникам в Петербург, как о чем-то верном, они желали предупредить императора. В Пруссии и особенно в польских землях эту поездку называли смертельной для императора. В Петербурге все были испуганы, и со всех сторон мне предлагали принять самые строгие меры. Но, находясь рядом с императором, об этом не могло быть и речи. Эти меры не соответствовали его природному характеру и его вере в бога. В подобных случаях он говорил: «Меня охраняет сам Господь, если я больше не буду нужен России, он меня призовет».