Михаил Козаков - Третий звонок [litres]

В словах моего мудрого друга был момент истины, если и не вся истина, к которой следовало прислушаться. И я оставил тогда эту мою затею, взвесив на весах, почти на тех весах, которые приносит Шейлок на судебное заседание у дожа Венеции, тяжесть действительно опасного выбора: ставить – не ставить, играть – не играть.

Но шли годы. Изменялось время и обстоятельства. Я оказался в Израиле среди иудеев, среди еврейских актеров Камерного театра, которые, к моему тогдашнему удивлению, разыграли на государственной тель-авивской сцене эту как бы антисемитскую комедию Шекспира. Я написал «как бы» и не ошибся, написал сознательно и вполне обдуманно, несмотря на все справедливые резоны Зорина.

Так почему же все-таки я далек от того, чтобы обвинить «нашего друга Вильяма Шекспира» в антисемитизме? Гений, а Шекспир – Гений в полновеснейшем смысле этого затасканного понятия, не может быть антисемитом. Это во-первых. Гений не может быть ни русофобом, ни арабофобом, он не может быть расистом по определению. В отличие от Достоевского, Гений Л. Н. Толстой сказал: «Еврея любить трудно, но надо». Заметьте: «любить»! Тогда как Достоевский устами почти святого своего персонажа, другого Льва Николаевича – князя Мышкина обличает не то что иудаизм, но даже католическую конфессию, полагая ее хуже антирелигиозного мышления вообще. «От католицизма, – пишет Достоевский, – и пойдут все беды!» Так и хочется вздохнуть о католике и философе, мудрейшем Петре Яковлевиче Чаадаеве, о нашем современнике понтифике Иоанне-Павле и вспомнить еще ну хотя бы мать Терезу…

Однако весь мир считает Достоевского Гением. На это в гордыне своей скажем: а мир нам давно не указ, к сожалению. Мир платит миллионы не только за полотна Веласкеса и Эль Греко, он платит те же миллионы за попсовые изделия Уорхолла и «Черный квадрат» Малевича. Иосиф Бродский как-то заметил, что мир, сам того до конца не осознавая, существует уже в постхристианскую эру. Апокалипсис, во всяком случае мышления, начался, возможно, а точнее наверняка, может быть, даже до писаний Ф. М. Достоевского с его весьма сомнительной притчей о Великом инквизиторе в романе о Карамазовых, которым я по недомыслию был так увлечен в юности, когда Достоевский был под запретом. Но теперь-то, в XXI веке, я позволю себе консолидироваться с не самым плохим писателем, стилистом и философом, поэтом и прозаиком, гражданином мира и русским дворянином Набоковым, чье мнение для меня, во всяком случае, не менее ценно, чем мнение Бердяева и других, что зовется мнением мира. Скажем скромнее: Л. Н. Толстой нам много ближе и душевно роднее. К тому же этот «мусорный старик» и «зеркало русской революции» был величайшим из великих поэтом русского слова. Он, не поленившийся несколько раз переписать громаду романа «Война и мир», был бы просто не в состоянии надиктовывать жене литературные сочинения, абы сдать их издателю в нужный срок и получить мзду, не слишком обращая внимание на корявости и шершавости, а порой и сюжетные ляпы им сочиненного.

Черновики А. С. Пушкина – этого Моцарта по легкости дыхания и стремительности написания – другой пример писателя незаменимых слов. Кстати, заметим, что слово «жид» для Пушкина, не говоря уже о М. Ю. Лермонтове, означало совсем не тот смысл, который вкладывают в это оскорбительное для семитов слово тот же Ф. М. Достоевский, а иногда, увы, и М. А. Булгаков, весьма нами почитаемый за главные и лучшие его сочинения. И для Шекспира слова «жид», «жидовка» были не оскорблением нации, а употреблялись им в то время, когда и сам Шейлок называет свой кафтан жидовским, а себя жидом…

Милейший дядя Том из сентиментальной книги нашего детства «Хижина дяди Тома» был негром, а не афроамериканцем, как теперь говорим из политкорректности. Уже Толстой, как мы заметили, употреблял слово «еврей»…

Итак, в чем антисемитизм Шекспира? И есть ли он в том же «Купце»? Отнюдь! Вдумаемся. Антисемитизм есть в его персонаже, в антагонисте Шейлока купце Антонио. Да и это весьма спорно. Антонио ненавидит и оскорбляет Шейлока скорее как ростовщика, дающего в рост золото. Как честный негоциант он, лишь доведенный до крайней нужды, нарушает правило и готов заплатить Шейлоку проценты и неустойку. Это Шейлок, исторически обремененный опытом Крестовых походов, насилия и надругательства над его ветхозаветной верой, признаваемой христианской церковью, но лишь формально, официально, как мы бы теперь выразились, признаваемой, но по существу гонимой и ненавидимой юдофобами, – предполагает в оппоненте Антонио закоренелого юдофоба. У него есть к тому основания. Шекспир объективен, у него в пьесе все скрупулезно взвешено: «Да что там! – говорит Шейлок в знаменитом монологе. – Он поносил мой народ!» К этой сцене мы еще обратимся.

Но забегая вперед, поговорим о дочери Шейлока – прекрасной жидовке Джессике, в которую влюблен молодой христианин Грациано, обративший влюбленную девушку в свою веру. Но Джессика, ненавидящая непонятно за что обожающего ее отца, пошла дальше, украв для своего возлюбленного деньги отца, но мало того, похитив бирюзовое кольцо, подаренное молодому Шейлоку его теперь покойной и когда-то обожаемой женой Лией. И вот эта красавица иудейка, дочь чадолюбивого Шейлока, ничтоже сумняшеся, наносит удар отцу, предпочитая ему своего любовника – христианина.

Непросто писал Вильям Шекспир, неоднозначно толковал проблему взаимоотношений рас и конфессий во всей ее сложности и глубине. Он, Шекспир, будучи христианином, готов понять иудея Шейлока и в его пороках, которые не принимает, и в его достоинствах нежного отца, честного хозяина дела, а главное, в его фанатичной вере в Бога. Бог-то един. Другое дело, что обращение ко всемирной, как полагал Толстой, христианской религии (но не церкви, извратившей по его, Толстого, мнению, главное в учении Христа) иудея или язычника есть объективное благо: «Еврей придет к Христу». Напомним, что и сам Богочеловек Христос был родом из еврейского Назарета, звался Иешуа, и мать его, понесшая от беспорочного зачатия, именовалась еврейским именем Мириам. Надо полагать, что Шекспиру эта азбучная истина была хорошо известна. Иное дело, что Шейлок, конечно же, молится, произнося и псалмы Давида, исполненные большого смысла и поэтически сочиненные, обращенные только к иудеям.

Когда в конце 90-х я все-таки рискнул сыграть эту волновавшую меня роль в Театре Моссовета, я пришел к режиссеру со своей жесткой трактовкой и пьесы, касаемой линии моего персонажа, и, конечно же, самой роли иудея Шейлока. И роль свою я как раз и начал с молитвы Шейлока, на иврите читая замечательный псалом Давида. Чтобы не знающие иврита понимали смысл и суть произносимого, я исполнял этот монолог на двух языках. В прологе, а затем в начале второго акта перед сценой суда, когда решается вопрос той или иной правоты противоборствующих сторон, если такая правота существует… Ибо сказано давно, а многократно подтверждается и сегодня: ненависть порождает только ненависть. Это относится и к людям, и к государствам, и к конфессиям, и к расам, будь то Палестина, Чечня, Ирак или Израиль. И все взывают к Богу, увы, к разным Богам и сегодня, словно язычники, предполагавшие многобожие. Обращается к своему Богу и Шейлок: