Михаил Козаков - Третий звонок [litres]

Об этой роли Л. Оливье написано немало. Лучше всего, на мой взгляд, в замечательной книге Джона Коттрелла, одной из самых (если не самой) интересных и главных книг о театре, об искусстве актера, которые мне известны. Коттрелл часто и много ссылается на иных свидетелей, участников, критиков, рассказывая о легендарном Оливье и не только о нем. Он повествует об английском театре XX века, о театре вообще, когда к театру относились серьезно, как никогда ни ранее, ни, увы, позднее.

А сэр Лоренс Оливье сам был в каком-то смысле театром в театре. Коттрелл справедливо пишет (я сам тому свидетель), что в Москве Национальный театр стал первой западной труппой, выступившей в Кремлевском театре. В стенах Кремля «Отелло» оказали горячий прием. Спектакль завершился пятнадцатиминутной (!) овацией, вспыхнувшей с новой силой, когда черный Оливье вышел к рампе, чтобы произнести короткую речь на безупречном русском языке. И это чистая правда.

Боясь в этом эссе злоупотребить временем читателя, не в силах, однако, отказать себе использовать ряд цитат из книги Джона Коттрелла, ну хотя бы самых эффектных, дабы читатель наших дней почувствовал хотя бы отчасти, что есть театральное чудо, и как об этом умели писать, и сколь противоречиво театральное мнение даже знатоков театра, когда речь идет даже о легенде театра XX века – сэре Лоренсе Оливье. И, наконец, какой живой, не бронзовой фигурой был умница Оливье.

«21 апреля 1964 года… чернокожий и босоногий, томно поднося к носу красную розу и тихонько посмеиваясь про себя, Оливье почти бесшумно вышел на сцену “Олд Вика”, чтобы в обманчиво расслабленной манере начать великую роль, которой он избегал годами».

Оливье: «Я все откладывал, потому что, на мой взгляд, это невозможно сыграть. Объем огромный и нагрузка просто чудовищная…»

Я думаю, что Шекспир и Ричард Бердбеж напились вместе одним прекрасным вечером и Бердбеж сказал: «Я могу сыграть все, что ты напишешь, все что угодно». И Шекспир ответил: «Отлично, я ловлю тебя на слове, друг!» А потом написал «Отелло».

Принято считать, что ни один английский актер нашего столетия не преуспел в роли Отелло. По мнению Оливье, только один человек мог добиться в ней успеха – Орсен Уэлс. «У него были все данные для Отелло, все, кроме дыхания…»

Сэр Лоренс (а ему было 60 лет, – М.К.) два раза в неделю разминался в гимнастическом зале. Полгода он занимался ежедневными упражнениями для голоса… Через четыре-пять месяцев он мог говорить на полную октаву ниже. Мавр двигался грациозно, как бесшумный леопард. «Тщательный грим, – пишет Коттрелл, – отнимал у него два с половиной часа перед спектаклем и еще 45 минут после. Он загодя выучил текст и свободно владел им уже на первой читке. Трактовку роли он определил уже заранее», – и добавим от себя – довольно неожиданно. Падению Отелло способствовал присущий ему и им самим развитый и раздуваемый тщеславный эгоизм. Мавр обманывает себя и окружающих, рисуясь благородным героем, умудренным, исполненным величайшего достоинства Черным императором среди белых, которым он служит.

Большинство критиков признало Отелло колоссальным достижением Оливье, поражающим виртуозностью. Критик Герберт Крецмер: «Сэру Лоренсу удалось с помощью бог знает какого колдовства ухватить самую суть того, что должен чувствовать человек, родившийся с черной кожей. Его исполнение проникнуто изяществом, ужасом и высокомерием. Еще многие годы мне предстоит разгадывать его секрет».

Франко Дзеффирелли назвал его «антологией всех открытий в актерском искусстве за последние три десятилетия». Ален Брайен («Сэнди Телеграф») писал о «плохой игре, на которую способен только великий актер». Брайен был вовсе не одинок. Одни восхваляли его до небес, другие считали карикатурой. Сибил Торондайк: «О, этот Отелло! Невыносимо совершенно гадкий негр!» Другой рецензент: «Отелло Оливье, казалось, вобрал в себя все те свойства, чем всегда выделялся среди актеров, обходившихся лишь некоторыми из них: магическую мужскую силу, изобретательные технические находки, обаяние, эмоциональный накал, редкий дар перевоплощения, пафос, черты комизма, широкий диапазон голоса, ярость, уважение к традиции в сочетании с готовностью экспериментировать, проницательный ум, пыл, умение показать в персонаже человеческое, умение вызвать у зрителя страх, заставить смеяться и доводить до слез, т. е. все то, что заставляет благодарную публику назвать исполнение великим».

Нетрудно понять, почему этот Отелло вызывает такие полярные отклики. Говоря о роли, Оливье подчеркивал всю важность расового различия: «Им пронизана вся пьеса. Оно в высшей степени сексуально. Я уверен, что Шекспир добивался шокового эффекта».

Это лишь то немногое, что я включил в мой рассказ из объемной, блестяще написанной и, я бы добавил, основополагающей, как «Моя жизнь в искусстве» Станиславского, книги Джона Коттрелла о великом актере, споры о котором продолжаются по сей день. Кто он, Лоренс? Мнения самые что ни на есть противоположные: комик, трагик, характерный актер, лишенный трагического темперамента, технарь, гений, которому все подвластно. Такое уж наше дело. О нем волен судить каждый, кому не лень. И только одно несомненно: интерес и любовь зрителя. А все остальное – слова, слова, слова.

Гамлет Качалова, по мнению критики, был сух и рационален. Да что там! Легенду русской сцены Михаила Чехова в роли Гамлета не принял сам К. С. Станиславский, очень высоко ставивший племянника А. П. Чехова и называвший его гениальным актером. Однако сказал: «Вы, Миша, не трагик. Трагику стоит плюнуть на пол, и зритель ахнет, а вы плюнете – не произойдет ничего. Вам не следует браться за трагические роли. Ваш удел иной». Отдадим должное К. Станиславскому, он и себя не считал трагическим артистом, однако играл Отелло в молодости.

Однако тянет играть Гамлета, Отелло, Шейлока и, конечно же, конечно, вторую вершину среди трагических и философских ролей, написанных гением, – Короля Лира. Тянет, особенно тогда, когда ты немолод.

Скофилд сыграл Лира относительно молодым. Спектакль Брука и Скофилд в нем – одно из сильнейших моих театральных впечатлений. Но тот же Скофилд в «Макбете» Питера Холла оставил меня абсолютно равнодушным. Еще в большей степени я скучал и ушел с «Макбета» в толковании литовца Някрошюса после первого действия. А для кого-то Някрошюс – гений. Так и пишут – гений. Хотя его же «Гамлет» произвел на меня сильнейшее впечатление образностью режиссерских пластических и от этого кажущихся смысловыми решений. Игра фактур: огонь, лед, металл над сценой как некий топор, висящий в воздухе, инфернальная угроза, отец Гамлета в кресле-качалке. Встал, ушел, держась за отравленное ухо, а кресло вдруг полыхнуло пламенем и сгорело дотла. Ведь призрак-то из чистилища, где он обречен огню, пока не сгорят в адском пламени его земные грехи. Сны о Гамлете – таким мне показался этот очень талантливый, очень литовский, какой-то даже крестьянско-хуторской спектакль прославленного режиссера.