Михаил Козаков - Третий звонок [litres]

Я не верю гороскопам. Однако я – Весы, она – Козерог. Сочетание, не сулившее нам безмятежной жизни. Опять же, каждый человек – мир. Почти герметичный. Умирает-то каждый в одиночку, и Амок у каждого свой собственный. Амоки между собой не дружат.

Мы с женой не исключение из этого распорядка вещей. Она – Козерог – часто взрывается на пустом месте. Я говорю ей: «Не женственно. Успокойся. Не идет это тебе. Что за характер!» Про свой промолчу. Весы. Типичные Весы.

Дело у нас часто доходило до ссор. С криком, даже с матом, стены тряслись. Я потом говорил: «Соседей стыдно…» А главное, из-за чего? В том-то и дело, что через час мы оба не помнили. Не было причины. Так, взрыв, скандал, и все, отходим. Быстро отходим. Оба. Весь тарарам ни из-за чего.

Но если мозгами пошевелить, что-то там есть, какая-то причина, причина всегда есть. Только вот до ума не доводим. Боимся.

… В июне я заканчиваю очередную работу, и в субботу захотелось за город. Позвонил друзьям. Они пригласили на дачу. Настроение у меня было превосходное. Дела шли хорошо, работа задалась, жена в последнее время тоже веселая, ни одной ссоры.

Когда звонил, трубку взяла дочка моих друзей. О чем-то пошутила по телефону. Ей-то чего не шутить. Молодая, 29 лет. Нет, в начале июня, в ту субботу ей было еще 28. Если опять начинаешь считать, бухгалтер, – точно считай. Хорошо – 28. Без двух недель 29. Почти 29. Еду я к ним на такси и думаю: что-то сегодня хорошее должно случиться, необычное. И в груди замерло, однако не испугался, а, напротив, повеселел, как в молодости бывало. Азарт какой-то во мне появился, я даже голову в окно высунул и ветру подставил.

Почему я решил, что что-то у меня должно случиться сегодня и случиться с ней? Не знаю. Богом клянусь – не знаю. Не было никаких к тому оснований. А произошло враз, вмиг. Как будто нам обоим кто-то внушил, а мы легко подчинились. Другого объяснения нет. Она и я? Я и она ?

Расскажи мне кто-нибудь такое раньше, я бы ему в лицо рассмеялся.

Ты что, забыл? Ведь тебе и рассказывали еще полгода назад. Кто же, кто? А, вспомнил – моя собственная жена. Она мне, смеясь, рассказала про этот дурацкий слух. Вот тогда и я рассмеялся: «Что за бред, – говорю, – откуда?» – «Вот такие люди кругом, несут что попало. Ты и она – вправду смешно!»

Действительно смешно. Она, можно сказать, выросла у меня на глазах, из симпатичной девчушки стала милой барышней. Помню, как у нее роман начался с ее будущим мужем, моим товарищем по работе. Они потом разошлись.

А на свадьбе их я даже был свидетелем в загсе. Она была уже с животом. Я игрался в родственника из мафии: «Подонок! Хотел обесчестить нашу девочку и смыться! Не вышло! Венчайте их, венчайте быстрее – не плачь, девочка моя, у твоего ребенка будет отец! Красавица наша! Венчайте их скорее, не злите меня, порка-мадонна!» – словом, паясничал и веселил всю честную компанию. Смеялась и моя жена, она тоже была в загсе. Все смеялись. Ну, почти все. Брачующаяся недоумевала. Но потом и она рассмеялась. Вот и досмеялись. Особенно я.

Сегодня утром я сказал ленинградскому другу, что надо кончить все, вырвать с корнем к едрене фене, растоптать в себе, в себе! – это сейчас главное! Чтоб и следа не осталось. Конечно, друг согласился. Мы помолчали. У меня пересохло во рту, ноги стали сразу ватные, и я ему сказал: «И потом доживать жизнь, да?» До-жи-вать.

Пишу и думаю, а что я пишу? Дневник, письмо или рассказ? Рассказ из жизни. Почти рассказ… Почти… Опять какая-то бессмыслица выходит… Такая, видать, полоса пошла…

Писатель – это человек, который записывает за собой, вот и я за собой сор собираю. Пишу это несколько часов подряд, не отрываясь от бумаги, спина болит, и боюсь остановиться.

За окном еще ночь. Наверное, она уже спит. Утомилась и спит. Одна. Он уже ушел. Или рядом. Неважно. Кажется, что я себя уже достаточно измотал, вымотал и выжал, пора это белье развешивать. Может быть, мне даже удастся уснуть в моем одиночном.

К тому же я, хоть и недолго, слышал ее голос. Может быть, даже она и не лгала вовсе, может быть, у нее взаправду было несколько друзей, и теперь она спит одна в своей постели, лежа на животе, как она любит. А завтра в половине девятого я услышу eе голос.

Вот-вот! Ты уже не можешь жить спокойно, если не слышишь ее голоса! Что ж это со мной деется? Я попал, влип, щелк, и все.

– Господи! Если бы мы с ней встретились шестнадцать лет назад…

– Что ты несешь, ей было тогда всего тринадцать!

– Ну если бы ей было двадцать девять, как теперь, а тебе, как тогда, тридцать шесть, всего тридцать шесть.

– Слушай, ты совсем сошел с ума с этими подсчетами!

Ложись спать! Поставь наконец точку и немедленно ложись в постель. Если хочешь, считай уже, лежа в темноте, и заснешь. Сегодня это тебе удастся… ну.

Спи, чудовище.

Что за слово такое? У меня на тель-авивской книжной полке каким-то образом затесавшийся краткий словарь иностранных слов, впопыхах прихваченный из Москвы. Ищу это привязавшееся ко мне слово. Не нахожу. Ну-ка, еще раз: экс… экс… экзистенциализм. А оно-то что означает? Проверим на всякий случай эрудицию. «Экзистенциализм – от латинского “экзистенция” (существование) – крайне реакционная форма современного идеалистического мракобесия в буржуазной философии и литературе, стремится подорвать доверие к науке, доказать бесцельность нравственности и бесплодность революционной борьбы. Одно из гнусных средств отравления общественного сознания идеологами империализма».

Батюшки-светы! Да ведь я прихватил с собой словарь 1950 года! В поспешных сборах не обратил внимания на дату выпуска – какая прелесть! А слова «эксгибиционизм» в этой книге нет вообще. «Эксгумация» есть, но это пока не то. Я-то занимаюсь, наверно, душевным эксгибиционизмом, при этом всю жизнь. А что такое, если вдуматься, актерство? Тот же эксгибиционизм в каком-то смысле, выставление себя, своих ран напоказ почтенной публике. Но там я – актер, прикрыт ролью, маской. Если роль характерная – и подавно. Даже лирический поэт Высоцкий подчас прикрывался масками, лицами, от которых говорил или пел. Прикрыться, защититься! Где грань? Чем отличается выстраданная исповедь от душевного эксгибиционизма?

Да ну их всех с их терминами, словами и словарями. Ты дал себе слово не трусить, так сдержи его до конца! А там будь что будет: исповедь так исповедь, в любой форме. Время торопит: скоро третий звонок. Что тебе почти всю жизнь не дает покоя? Когда все твои грехи встают над тобой, как темные горы, какая гора выше и чернее других? Чего ты, втайне от других и скрывая даже от самого себя, страшишься более всего на свете вот уже почти сорок лет?