Михаил Козаков - Третий звонок [litres]

Он:

– Ты еще любишь его?

Она:

– Это нельзя так сказать. У меня были и другие после него. Но никто меня не занимал, как он… Не знаю, почему я тебе первому об этом рассказала… Филипп… Наверное, потому что я верю тебе… Я поверила тебе, и со мной что-то не так…

– Молодые люди! У вас не найдется закурить? – услышал я знакомый голос…

Надо мной стоял сам Алексей Леонидович в плавках. На ноге его была голубая голая баба…

– Послушай, старик, и все-таки я ни черта не понимаю! Или ты что-то недоговариваешь. Но на кой, извини, ляд им нужно было, чтобы ты ее уконтрапупил и непременно в этом «Кавказе»? Ну, допустим, про «Кавказ» понятно: застать, скомпрометировать, я не знаю, сфотографировать, а потом уж скомпрометировать… Но зачем? Кто она такая? Действительно «шпиёнка» или любовница помощника президента, на кой черт все-таки она им сдалась, чтобы они столько усилий на все эту муть тратили?

– Веришь, Минь, сколько лет прошло, а я до сих пор теми же вопросами себя достаю… Что она журналисткой была – это точно, а вот про нее саму мне ведь ничего не известно было ни тогда, ни тем более сейчас. Что она писала? Кто ее батя был – сенатор, фирмач, как теперь говорят, или хозяин ЦРУ?.. Они-то наверняка знали, да мне ни гугу… Я один раз не выдержал и спросил – кстати, Игоря Николаевича – на сей счет. А он такую залепуху выдал: мол, когда баба – журналистка в чужой стране – имеет «лав стори», то и о той стране пишет с чувством… Может, оно и так, мы с тобой, старик, не монахи и по себе знаем, что мысль сия не так уж глупа… Но, согласись, во-первых, слишком красиво все выглядит… Нет, думаю, что-то им от нее нужно было, может, выйти на батю ее, а может, на мужчину ейного… Она мне ведь тоже могла лапшу на уши… Но разве об этом речь, Миша? Я тебе что – детектив рассказываю?.. Кто на кого и зачем вышел?! Ты что меня достаешь?!

– Филипп, не заводись. Никто тебя не достает. Просто понять охота.

– И не старайся. «Лохгики не ищи», как говорил один из наших вождей. Ты в Кафке много понимаешь?

– Эк куда хватил! Тут свое родное, посконное.

– Посконное – суконное. Ладно, Майкл, держись. День последний…

– А чем кончился предыдущий? – спросил я Филиппа.

– Ничем, если ты имеешь в виду то самое, чего от меня хотели. Мы тихо поужинали в какой-то забегаловке. Не пили. Я даже толком не помню, о чем мы с ней говорили. Кажется, в тот вечер мы больше молчали. Сидели до ночи в парке. Молчали каждый о своем. Но, пожалуй, первый раз за семь дней мы были вместе. Два грустных человека сидели вместе, гуляли вместе, молчали вместе… Это был лучший вечер… Захоти я – она бы в тот вечер пошла ко мне в «Кавказ»… Но я не захотел этого… Не захотел. И все. Понимаешь? Мы нежно расстались. Мы целовались, как настоящие влюбленные, которым некуда спешить, которых ждет завтрашний день и еще много-много дней впереди…

– А этот, татуированный? – спросил я.

– Лег спать. В номере я нашел записку. «Утром звони немедленно! Жду. А. Л.».

– Ты позвонил?

– Да. Он был очень зол. Но я применил технику глухой защиты. Сразу на железное «вы» с выражениями: «Простите, но я отказываюсь говорить с вами в таком тоне… Меня иначе воспитали… Я не татуирован… Если я услышу хоть одно слово мата…» и т. д. На таких жлобов это иногда действует, они начинают ощущать дистанцию… Словом, когда я звонил Колетг, я чувствовал себя свободным от всего. Я был я. Филипп Соколов. Кровь деда наконец дала себя знать…

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал я.

– Майкл, менторский тон тебе не идет.

– Я не прав, – согласился я и опустил глаза.

– Когда она сбегала по лестнице на пляж, я понял, как надо играть Ромео. Я понял, почему пастор Лоренцо торопится обвенчать его с Джульеттой! Я многое понял, когда она сбегала через ступень в белом махровом халатике, длинноногая, с распущенными волосами, устремленная ко мне. Я подхватил ее на руки и понес к воде. Мне было ровным счетом наплевать на всех, кто мог видеть эту сцену… Не отпуская ее, держа на руках, я сбросил с нее халат на песок и внес ее в воду. Мы окунулись и начали целоваться в воде как сумасшедшие… Ты видел, как играют дельфины? Два молодых, негрустных красивых человека веселились в воде как бешеные, как сорвавшиеся с цепи!

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! – отвечала она. – Давай мериться силами!

Мы плавали, ныряли, снова целовались, снова плавали. Мы забыли обо всем, где мы, кто мы, зачем мы! Ни она ни я не вспомнили, что завтра утром я улетаю в Москву, что это последний день! Ни я ни она не говорили глупостей про наши страны и национальности… На всем этом было табу!

И вечером, когда мы на такси мчались на Ахун, чтобы там веселиться, и пить сухое вино, и танцевать, и целоваться у всех на глазах, мы чувствовали, что мы – это не мы, а просто Он и Она. У нас, казалось, исчезли имена, кем-то нам данные, без нашего на то согласия!

Ахун. Ресторан на горе. Танцуют Он и Она. Музыка кончилась. Они медленно оторвались друг от друга. Они пошли к столику. Он пропустил ее вперед и в ухо услышал: «Сейчас же зайди в туалет! Сейчас же! – и потом, уже в туалете: – Ну, теперь уже точно, пора доить коров! Еще одно такое танго – и вези ее. Она уже кончает. Там машина, номер восемьдесят три ноль-ноль, в ней абхаз. Поторгуйся для вида и вези ее к себе, в “Кавказ”. Непременно в “Кавказ”! И все у пакете! Молоток, Меркуцио! Действуй».

И он исчез.

Черная «Волга». Маленький абхазец за рулем. На заднем сиденье Он и Она.

– Ты мне мало даешь, парень! Но черт с тобой – твой девушка мне нравится… Потому вез тебя… «Кавказ» тебя и девушка твой довезу…

– Нам нужно в «Приморскую», – сказала она.

– «Приморская» не везу. Мне пятьдесят рублей давал – везу «Кавказ». Дальше не везу. (Деньги в старом исчислении.)

Филипп увидел в зеркало, как ему похабно подмигнул шофер черной «Волги»…

– Кончай торговаться, шеф. Спускайся в Сочи, там решим.

– Но «Приморская» рядом с «Кавказом». Не все ли ему равно? Почему он спорит? Филипп? – спросила Колетт.

– А черт его знает, – тяжело вздохнул Филипп. – Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону.

Я почувствовал, что на меня опять сходит цитатное состояние… Дурной знак…

Абхаз довез нас до моей гостиницы и встал как вкопанный.

– Дальше не еду.

Я дал ему деньги. «Мало даешь», – начал он торговаться.

Эта неумелая игра, его улыбающаяся заговорщицки харя, вся тупость происходящего вызывали желание драться, материться, что-то сломать, сокрушить, раздавить это что-то раз и навсегда…

Мы вышли из машины. «Волга», постояв минуту, газанула с места в карьер…

Когда мы подошли к «Приморской», я снова увидел ее.

Этот неумело маскировался в бульварных аллеях и наблюдал за нами…

Мы вошли в номер моей спутницы. «Где здесь микрофоны? – подумал я. – Интересно, они уже включились?»