Михаил Козаков - Третий звонок [litres]

Уже находясь в качестве «оле хадаша» (вновь прибывшего) в сионистском государстве Израиль, я испытал приступ удушья, когда товарища Феликса Эдмундовича Дзержинского при помощи петли снимали с гранитного постамента под ликующие крики советского народа. Товарищ Дзержинский показался мне похожим на товарища Гулливера, которого мучают товарищи лилипуты. Возможно, мое мнение частично ошибочно и является следствием мании товарища Дзержинского.

Хотя лично мне и самому хотелось бы увидеть папку с моим делом как тайного сотрудника ЧК – КГБ, я просто по-человечески рад, что дело не дошло до взятия Бастилии и консерватория имени Феликса Дзержинского тогда уцелела. Если дойдет, то беспристрастный потомок разберется и вынесет свой приговор, сверив содержимое моей папки с тем, что я написал в этом доносе на самого себя. Михаил (фамилию и кличку не называю).

У-ф-ф! Как гора с плеч! Теперь, когда вся эта смердяковщина выплеснулась наружу, я имею право на закрытие занавеса. «Аплодисменты» – не моя книга, не мой удел, я их не жду. Но перед тем как проститься с читателем, если эти рукописи все-таки станут книгой, я хочу вместо юбилеев, которые никогда не справлял, вместо митингов, на которых никогда не бывал, вместо диспутов, в которых никогда не участвовал, тихо испросить прощения у всех, с кем прошла моя жизнь. У всех, кого я когда-либо в ней повстречал, с кем работал вместе, о ком писал, – словом, у всех разом: у всех жен, у всех детей и внуков и всех, с кем дружил и враждовал.

Будем считать, что сегодня у меня великий религиозный праздник, который есть и у христиан, и у иудеев, наверное, есть и у мусульман, и у кого-нибудь еще, – прощеный день.

Когда наступит день моего прощания – не знаю и знать не хочу. Но день прошения о прощении для меня наступил сегодня, 23 октября 1995 года, когда завершаю мои заметки.

Наряду с практической актерской, чтецкой и режиссерской работой, что в «Русской антрепризе», что в питерском Театре им. Комиссаржевской и в Театре им. Моссовета, где я все-таки воплотил задуманных и обдуманных еще в Израиле Шейлока и Лира, я постоянно, а точнее, время от времени что-то пописывал. Это были воспоминания о моих ушедших коллегах, с которыми так или иначе связала меня судьба, отклики на увиденные спектакли и телепередачи. Многое доверял своему дневнику.

И вот, уже сыграв Шейлока, я готовился к «Королю Лиру» в постановке П. О. Хомского. Так уж случилось, что все это совпало с гастролями Театра им. Моссовета в Израиле, где мне предстояла тяжелая операция по восстановлению правой руки после травмы, полученной во время канадских гастроле й. Я уже заметил, что по странной случайности, именно в больницах, когда мне больно и страшно, меня особенно тянет писать. На этот раз, в ожидании операции, я впервые в жизни за 15 дней написал нечто вроде пьесы.

Когда сочинялась пьеса «Черкасский и другие», а было это в 2000 году, задолго до трагедии в Беслане, автор, по глупости своей, до конца не понимал, к чему может привести чеченская война. Казалось, что возможна и правомочна, по крайней мере для одного из героев пьесы – генерала Андрея Черкасского, позиция честного государственника. Ведь декабрист Пестель, а отчасти и А. С. Пушкин, сознавали неизбежность Кавказской войны, во имя неделимой и великой империи – России. Наш другой гениальный классик – поручик Лермонтов, воевавший в Ичкерии, кажется, смотрел дальше и глубже. В его гениальном и провидческом сочинении «Валерик», где описывается кровавый бой у Речки Смерти, в том числе есть и такое:

И еще:

Разве ж я не знал, не читал, не обдумывал то, о чем говорилось в «Валерике» или в 17-й главе «Хаджи-Мурата», еще одного русского офицера, воевавшего на Кавказе, Льва Николаевича Толстого? Читал и про себя и даже вслух. Но, видимо, пока гром не грянет, русский мужик не перекрестится. Грянул гром Беслана. И тогда со всей очевидностью стало ясно, что чума времени – терроризм имеет общие для всех, но и индивидуальные причины своего чудовищного обличия. Общие: полагаю, что дело не только в исламе, не в разнице менталитетов, не в том даже, что одни – цивилизованны, а другие – отсталы. Нет. Дело обстоит глубже, практически непоправимо. Просто одни богаты и в общем-то обустроены, другие нищие и не будут обустроены никогда. И тогда эти вторые, отвергнув все законы цивилизации (что она им!) яростно борются за место под солнцем любыми способами! Один из них – ТЕРРОРИЗМ, не знающий ограничений! И тогда наступает апокалиптический день 11 СЕНТЯБРЯ, именно в Америке, самой мощной и процветающей стране с демократическим строем.

Наше «11 СЕНТЯБРЯ», черный, тоже апокалиптический – день Беслана. Нищего, отнюдь не обустроенного Беслана Северной Осетии, части отнюдь не богатой и мощной державы, но все еще хотящей таковой числиться по своей имперской привычке… Не отдадим, не отпустим Чечню, и точка! Чечня наша! Украина – суверенна. Белоруссия – Бог с ней, она хоть и Русь, но БЕЛОрусь, пускай поживут отдельно, а вот Чечне не сметь и думать! Иначе… Иначе уже бывало, и не раз.

«Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной; крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки были сожжены и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый с блестящими глазами мальчик… был привезен мертвым к мечети… Он был проткнут штыком в спину. Женщина… в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном, царапая себе в кровь лицо, и не переставая выла. Вой женщин слышался во всех домах и на площадях…

Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми, и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс или ядовитых пауков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения».

Так написано Толстым в 17-й главе «Хаджи-Мурата», ровнехонько сто лет назад! Ну а что было потом, тоже хорошо всем известно. Одна сталинская депортация чего стоит…