Сергей Иванов - Где ваш дом, дети?..

— Ну расскажи! Ну хоть чуточку! Такой ты или нет?..

Жизнь состоит из проникновенных мгновений. Сознание скачет от одного такого мгновения к другому, а между ними как бы пунктир, провисший провод, а то и вовсе ничего…

Вот вернулись после купания, Галка подошла к Саньке, а тот вдруг потянулся к ней руками, засмеялся. Она взяла малыша, он уткнулся ей в щеку и чмокал, чмокал…

— Соскучился, хороший мой! — тихо сказала Галка. — Никак нацеловаться не можешь!..

И Санька растворился в ней. Мгновение было проникновенным, волнующим, одно из лучших в жизни…

Я ходил по огороду. Саша сидел на моей руке. Крупные головки мака, синевато-матовые, привели его в совершенный восторг.

— У-у-у! — протянул он и забормотал, запел непереводимую эпиталаму. Руками хватался за головки, а они, упругие, раскачивались, не давались. А Санька ловил их снова и снова, поймал одну, прижал к груди и минуту отдыхал от тяжких трудов. Потом потянул ее в рот, но пустышка не пускала. Снова потянул. Много-много раз.

Убедился, что не попробовать красивый шарик, и вдруг сморщился, заплакал. Тихо, с горькой обидой. И я, чтобы не длить его разочарования, поскорее поднес его к листу подсолнуха. Сын глянул заинтересованно, принялся гладить и мять лист, рассматривать его на свет…

Природа — его первое пристрастие, сверстники — второе. В соседнем доме есть грудная девочка. Санька разволновался, увидев ее, залопотал, потянулся. А уж улыбка на лице была — ясно солнышко. Налюбоваться на подружку не мог. Прыгал на руках — так он прыгает, когда слышит музыку. Для своей соседки по деревне исполнил целую балетную сюиту. Девочка глядела заинтересованно…

Незаметно образуются первые привычки. Любит откидывать голову назад, чтобы она свешивалась с руки. Упаси боже положить его голову себе на руку: шуму будет! Идеал — чтобы голова свободно висела. Шею тогда не надо напрягать. Так он изобрел, лентяйчик из лентяйчиков, так ему нравится. Вот и смотришь порой: тело его у тебя на руках, а голова свободно болтается под ним, словно кочан капусты с двумя глазенками. И любопытные эти глазенки, кажется, вертят вправо-влево замечательный этот кочешок…

Стоит его внести в незнакомое помещение, как он на секунду замирает. Потом быстрым веерным взглядом окидывает все вокруг и начинает постепенное изучение по секторам. Осмотрит какой-то сектор и делает выводы: хмурит брови, улыбается или недоумевает. Все обследует и на своего «носителя» уставится: ну что, мол, ты мне приготовил еще?.. Кажется, вот-вот руки потрет и потребует: не томи, удивляй дальше…

Когда спустишь его с рук, он быстро отвлекается от «возвышенных» впечатлений. Лежит в кроватке, занимается с игрушками и ворчит, ворчит беспрестанно. Совсем как медвежонок. Галка наклонится — он ворчит, ощупывая Галкино лицо. И убаюкивает сам себя переливчатым бормотанием. И во сне что-то недовольно выговаривает, если мы близко шумнем.

Пошел ему седьмой месяц — и надоело лежать. Я ему по пальцу даю в каждую ладошку, и он, изгибаясь дугой, садится и глядит вокруг торжествующе. И перевести его взгляд можно только так: «Наконец-то и я равен вам! Наконец-то и я занимаю положение, которое пристало взрослому!..»

Охотно сидит в постели, обложенный подушками. Охотно сидит в коляске. Похож в таком виде не на утонченного принца, а на восточного деспота, властелина Золотой Орды.

Равновесие сохраняет еще плохо. Клонится вперед, как складной ножик. Замечает свои пинетки и восторженно вскрикивает. Понимает ли, что это его обутые ножки? Или осознает их как чужие, но интересные предметы? Тянет их в рот. Самый надежный, самый проверенный для него способ познания мира — попробовать на вкус.

Отвлекается покрывалом. И я вижу его бытие как цель секундных впечатлений, не связанных друг с другом…

Выхожу с ним на прогулку. То время, когда носил его по улице на руках, быстро отошло. Теперь сначала спускаю с третьего этажа коляску — скок-скок, со ступеньки на ступеньку. Потом беру Саньку — скок-скок с ним, игрушечным. Укладываю его в коляску — и поплыли-поехали, важные, как дромадеры…

Вернемся с улицы, и бабушка или дед:

— Ну как, Санечка, что видел?..

И Санька тужится, пыхтит, пытаясь что-то сказать. Как будто застряло слово в горле и никак его не вытолкнуть. И видно, как ему хочется поделиться догадками и открытиями. А изо рта — вязкая каша звуков. Только досада и ему и нам. Решили больше не приставать с такими вопросами…

Когда он плачет, его надо переключать. У меня это неплохо получается с помощью новых для него звуков. То зашиплю, как змея, то затрещу, то засвищу, то зацокаю. И он отвлекается от плача. Мол, потом свое докричу, а пока что разберусь в папиных чудачествах.

Стал играть с ним в прятки. И до того ему понравилось, как я исчезаю за пеленкой, а потом снова появляюсь, — хохотал сын в голос…

Отдыхаем от игры — каждый сам по себе. Я думаю, поглядывая то в кроватку, то в окошко. А Саньки словно нет. Словно два человечка лежат в кроватке. У одного движутся голова и руки. Руки что-то хватают, тащат в рот, а голова следит, что там руки ухватили и что еще ухватить можно… У второго человечка движутся ноги: трутся одна об одну, изображают «велосипед», лягают воздух.

Но это не два человечка — это Санька бодрствует. И развлекаются его голова с руками по отдельности от ног. Не желают они пока что признавать друг друга…

Совсем недавно он не любил одеваться. Блаженствовал голышом; в ванночке до того важно возлежал на моей руке, что нельзя было не улыбаться. Начинали одевать, и он воевал: отталкивал руки с распашонками, морщил лицо и вопил, орал, визжал.

Потом стал протестовать против раздевания. На улице так хорошо было, так много зеленых листьев, цветов и солнечных пятен, на улице постоянно что-то происходило: листья шевелились, мухи жужжали, бегали всякие звери. Даже лежать в коляске на улице было интересно: сверху висело синее покрывало с кусками белой ваты и хотелось до него дотянуться.

Как не реветь, когда уносят из такого великолепия! И он не дает развязывать тесемки чепчика, извивается, просится обратно, требует вольных просторов…

А я его заманиваю в дом.

— Пойдем посмотрим, Сашенька, что там бабушка делает…

Приманка оказалась удачной. Как раз бабушка развела огонь в русской печи. Я присел и посадил Саньку на колено. Огонь с аккуратно сложенных поленьев ровно и красиво тек вверх. Наверху он превращался в дым — синяя река неудержимо летела к выходу, глубокая синяя река. И вдруг круто заламывалась, вставала вертикально, исчезая в невидимом нам дымоходе.

Санька смотрел округленными глазами, а когда в печи стреляло, вздрагивал и оборачивался ко мне. Понял ли я, какой сказкой была для него эта картина? Понял ли, что открыл для сына, показав ему безобидный и уютный огонь? Таково почти все воспитание — действо неосознанное, ворожба на уровне инстинктов…