Сергей Иванов - Где ваш дом, дети?..

— Бо-бо! — сочувствует, увидев, что обшивка дивана распоролась в одном месте.

— Ай-ай-ай! — сокрушается, отодрав кусочек обоев, а потом гладит стенку: — Бо-бо!..

Я прихлопнул комара на щеке.

— Бо-бо! — тут же констатирует Санька.

И я целую его в знак благодарности. Ай да сын — разделил папино страдание. А впрочем, может, он комара пожалел?..

Отвлекается от меня и смотрится в зеркальце от бритвы. Улыбается сам себе.

— Сасся! — произносит с удовольствием.

Ботиночки лежат возле дивана — он их тоже обозначает своим именем:

— Сасся!

Маленький мальчик идет по улице.

— Сасся! — кричит сын, увидев его.

И меня осеняет: быть может, Санькино «я» растворено сейчас в целом мире, и он по крупицам его осознает, вычленяет, собирает в себе…

С утра он бывает очень восприимчив. Повторяет все, что ни попросишь. Скажи: «Головка» — он в ответ: «Голока». Скажи: «Речка» — он в ответ: «Еська». Чувствуется, ждет этих просьб, спешит их выполнять, они ему приятны.

А посреди дня или отмалчивается, или надо его долго уговаривать, чтобы повторил какое-то слово. Другие впечатления отвлекают, душевные силы растрачиваются…

Сделал открытие: я его ревную к остальным родичам. Теща сказала: «Санечка мой хороший!..» — и меня прямо-таки кольнуло.

Почему Санька ее, когда он мой! Подумал так досадливо и посмеялся тут же над собой. Надо привыкать, что ни мой, ни ее, даже не наш Санька, а прежде всего «свой», суверенный человек…

Хотя что-то он не спешит пользоваться своей «суверенностью». Стоит на улице возле доски, через которую надо перешагнуть, и с тревожным выражением на лице кричит:

— Упау! Бо-бо!.. (То есть упаду, больно будет).

Старушка, случайная зрительница, неодобрительно замечает:

— Очень умный ребенок! Понимает, что может упасть! Значит, долго ходить не будет!..

И она права, эта Кассандра. Санька без поддержки до сих пор не ходит. Обязательно надо ему хоть за один пальчик держаться.

Пробую вести его, взяв за шкирку. Тогда он сразу останавливается, хнычет все ту же песню:

— Упау! Бо-бо!..

Ласточка, выручая меня, села на провод и распевает свои песни. Саша смотрит на нее, задрав голову, забыв про хныканье, улыбка на лице. Время от времени оборачивается ко мне.

Ласточка улетела, и сын, подняв руку и указывая на провода, потребовал, чтобы я поднял его туда и посадил на место, где пела птица. Видимо, считает, что я все могу…

Но я могу не все и понимаю его не всегда. Вот пример утреннего конфликта.

Санька проснулся, потянулся, поулыбался каким-то своим воспоминаниям и закричал:

— На! На!..

Что означало: возьмите меня скорей из кроватки!

Я его вытащил на свет божий, переодел, и тут он, состроив недовольную гримасу, заявил:

— Бо-бо!

— Где бо-бо, Сашенька? — спросил я.

Сын указал на правую ногу.

Я снял ползунки, но нигде на ноге никаких повреждений не обнаружил.

Надел — и снова:

— Бо-бо!..

Два раза так повторялось, уже почти до слез дошло. Но тут я догадался заглянуть в ползунки и нашел на правой подошве маленькую чахленькую сухую травинку. Кусочек сена.

— Ах ты, принц на горошине! — сказал я Саньке и вытащил травинку. И сразу все стало хорошо.

Оделся и пробует ходить без поддержки. При этом жмурится, гримасничает, вздыхает и кряхтит. И понимаешь, какой тяжелый труд совершает человек. Уважаешь его за это.

Чтобы отдохнуть, попросился на руки. И тут наступило время называния мира. Сидит на руках и показывает пальцем то на дом, то на дерево, то на прохожего, то на машину. И я открываю ему страшную тайну словесных обозначений. Чувствую, даже более того — вижу, как они жадно им впитываются, словно воздух.

Посмотрев на мир из окна, пошел гулять. И обнаружил сокровища… под скамейками. Присядет на корточки и заглядывает туда, в непознанные земли. На лице любопытство и вдохновение, на сердце отвага. Словно конкистадор.

Тянется рукой и вытаскивает старые конфетные фантики, бутылочные осколки, веточки, камешки. И отбирать их у него надо с умом, отвлекая чем-то другим. Иначе слез не оберешься.

Незаметно, как туча, наползает первая ссора. Погуляли. Я поворачиваю Санькину сидячую коляску, чтобы ехать домой.

— Поехали обратно! — говорю сыну. — Тебе баиньки пора!..

— Гулять, гулять! — кричит он в ответ и показывает рукой назад. — Туда!..

Но я не реагирую, медленно еду к дому, и раздается громкий плач. Он разгорается, в нем слышны истовые, самозабвенные ноты. Ребенок явно хочет спать и от души капризничает.

— Саня, перестань, пожалуйста, плакать! — стараюсь говорить спокойно.

Он не унимается, крупные слезы катятся по лицу.

— Хорошо! — говорю. — Раз ты так хочешь гулять — гуляй один! Я с тобой не пойду!

Я вынимаю его и ставлю на ноги возле коляски. Мальчишка, видя, что на его плач не поддаюсь, приседает и начинает с обиженным видом водить ладошкой по земле. При этом нытье затихает. Обе стороны испробовали силы друг друга и на секунду затаились…

Тут мне надоедает педагогика, беру малыша на руки, целую его мокрые щеки и бормочу слова покаяния.

И он улыбается вроде бы даже с некоторым облегчением. Но глядит еще несколько секунд мимо меня.

Иногда у меня вспыхивает раздражение. Вдруг начинает казаться, что Санька мешает моей жизни, ограничивает свободу, что привязанность к сыну есть некая привязь, цепь, на которую я посажен. Такие всплески эгоизма, видимо, естественны для каждого человека, и для мужчин больше, чем для женщин. Надо отнестись к ним с должным юмором и не придавать большого значения.

Санька весь пока перепутанный и нелогичный. Чувства его недифференцированны, свиты в единый клубок. Потянешь ниточку «веселье» — и вдруг вытянешь «гнев». Потянешь ниточку «любопытство» — получишь «жадность». Он их не доводит до конца, свои чувства, не выражает полностью, как мы, взрослые. Он их обозначает и бросает на полдороге. Научить его чувствовать, видимо, немыслимо до тех пор, пока он не научится осознавать свои чувства, элементарно понимать, что ощущает…

Без малейшего усилия для себя, сам того не понимая, он наполняет нашу жизнь волшебством. Всего-то, казалось бы, неожиданно и чисто начал говорить «спасибо». Дашь ему какую-нибудь травинку, и вдруг он тебе «спаси-и-бо» в ответ и головой качает, и протяжность, певучесть «волшебного» слова в Санькиных устах делает это слово необычным, смешным и красивым. Вообще, как я заметил, он уже не впервые привносит элемент странности в нашу жизнь, а странность бытия и его многокрасочность — суть синонимы…

Нам он дарит радость, себе зачастую — шишки. Я и не ждал, что он, бродя возле своей сидячей коляски, сбоку от нее, попадет впросак. Но он вдруг — ни с того ни с сего — дернул коляску на себя — и коляска опрокинулась. Санька шлепнулся на землю и лежал под своим «индивидуальным транспортом», как под металлическим насекомым.