Сергей Иванов - Где ваш дом, дети?..

Два раза он оглянулся, но я стоял неподвижно, эта неожиданная жалость меня сковала, и Санька, видя, что я не зову, уходил все дальше.

Метрах в пятидесяти от меня он вдруг испугался, повернул назад и побежал ко мне, самостоятельный мой утенок…

Вспомнилось, как смешно он перебирается через высокие пороги. Подойдет к порогу, заглянет за него и шлеп — руками на пол обопрется уже по ту сторону; потом, разворачиваясь, переносит правую ногу через порог, левую — и вот уже перебрался, выпрямился и победно на всех посмотрел…

Не всегда наши отношения хороши. Бывают, к сожалению, и черные минуты.

— Сашенька, дай папе автобус поиграть!.. — чего-то меня дернуло попросить.

Санька насупился, помрачнел. Я взял автобус, еще ничего не подозревая, и начал вертеть его колеса.

И тут сын выдохнул страстно:

— Не дам автобус! Это мой автобус!..

Он подошел ко мне, и желание забрать игрушку большими буквами было написано на лице.

Я ошарашенно затих, не ждал такой реакции, но тут же спохватился и снова стал вертеть колеса. И думал про себя, что же делать. Вот она, ситуация, где нужна педагогика, а у меня никакой педагогики — одна растерянность.

— Санька, ты жадный, что ли? — спросил беспомощно.

— Не дам автобус! — категорично повторил он.

И тут я здорово разозлился: на себя, на него, на жадность эту.

Схватил автобус, трактор и перенес в другой угол комнаты. Сделал вид, что играю с ними — возил по полу и на Саньку демонстративно не обращал внимания.

Он заревел, громко и с обильными слезами, и во взгляде было ожидание: давай, мол, успокаивай.

Я глядел на него молча, подавляя желание подбежать, схватить на руки, приголубить.

— Не будь жадиной! — сказал резко. — Учись делиться игрушками!..

Правильно ли я сделал, не знаю. Теперь, спустя время, думаю, что изначально поступил не так. Надо было, видимо, попросить у него разрешения перед тем, как хватать автобус…

И все-таки главное в нашей жизни — те проникновенные миги, о которых я уже говорил. Но как трудно их выстраивать в единую линию. Между ними неизбежны паузы. Такие записки, как мои, неизбежно должны быть фрагментарны, отрывочны. Потому что само бытие фрагментарно — не в своей биологической протяженности, а в длительности психологической, в осознании и чувствовании себя.

Вот бреюсь у окна, глядя в зеркало. Санька проснулся и сидит на кровати. Я ловлю в зеркале его лицо. Взгляды наши тут же, в зеркале, встречаются.

— Ой! — удивляется Санька. — Папа задом наперед!..

Вот вечером лежу рядом с ним на постели — усыпляю его. Некогда, дела ждут, да и книжку хочется почитать. Но Санька бдительно сторожит. Едва я приподниму голову, он тут же кладет ручонку мне на щеку и давит, опуская на подушку.

— Папа, спи, спи! — шепчет. — Мы хорошие ребятки!..

У него появилась потребность проявлять сочувствие, сопереживать.

Просит:

— Папа, поплачь!..

Я притворяюсь горько плачущим. А Санька серьезно так и заботливо уговаривает:

— Не плачь, папочка!..

Обнимает меня, целует, успокаивает изо всех сил…

Домашний анекдот.

— У тебя папа кто? — спросили у Саньки.

— Врач, — ответил малыш.

— А мама инженер?

— Нет, мама хорошая!.. — возразил Санька…

А теперь домашняя сказка.

Я укладывал сына спать: переодел в пижамку, прикрыл одеялом.

— Папа, а кто на потолке живет? — спросил Саша.

— На потолке? Соседи! — рассеянно ответил я.

— А на стене?

— За стеной, ты имеешь в виду? Тоже соседи!

— Смотри, как соседи шевелятся!..

Тогда только я понял, что он говорит про тени, падавшие на стены и потолок. Они двигались, вздрагивали, жили своей тайной жизнью…

— Папа, а кто в лампочке живет?

— Огонек…

— А кто такой Огонек?

— Огонек — это добрый дедушка в красном халате… — стал я рассказывать, и сын слушал доверчиво, глаза распахнув и в душу принимая каждое слово. И я понял (а может, припомнил), что поначалу для человека мир — это сказка, и путь взросления — путь неохотного расставания со сказкой. И еще понял, что я сейчас для Саньки похож на старика Хоттабыча и очень важно быть именно добрым волшебником, а не злым…

Санька любит нас озадачивать. Стал для этого придумывать свои слова.

«Кастале!» — говорит задорно, когда мы что-то растолковываем, а он никак не может понять. Или «настауция». Говорит хитро и радуется нашим недоумевающим лицам, тому, что мы переспрашиваем его. Эти словечки — компенсация, нужная ему для восстановления собственного достоинства во всех случаях, когда «высокие договаривающиеся стороны» не могут договориться…

Решил зафиксировать критический взгляд на сына, проверить сердце разумом. Какие отрицательные черточки я вижу в Александре? Первое: он явно и панически труслив. Второе: он старается избежать малейшего напряжения, уклоняется от любых заданий, бросает свои игрушки, если хоть чуть-чуть у него с ними не ладится. Третье: он жадный, ни с кем и ничем не хочет делиться. Мне приходится его принуждать к щедрости — кому-то что-то дать, чем-то поделиться. Четвертое: он упрям, от него только и слышишь: не буду! не хочу!..

Вот вроде бы и все его плохие стороны. Я пытаюсь применять «силовую» методику для их исправления. Пытаюсь быть строгим. И сам себе порой кажусь просто-напросто варваром…

Основная наша «предметная деятельность», основное времяпрепровождение — это, конечно, игры. И традиционные: в прятки, в пятнашки, в «войнушку». И те, что придумываем сами.

Играть он горазд, но обучению пока что не поддается. Два вечера подряд я с ним рисую букву «а». Сначала рисовал сам, потом рисовали вместе — его и мои пальцы на карандаше. Но стоит прекратить рисование, и через считанные секунды он уже не способен сказать, что за буква на бумаге. Спрашиваю, а он в ответ: «Буква „е“!» или «Буква „и“!»… Что угодно — только не «а»…

Приспособился, если не хочет или не может что-то сказать, попросить:

— Папа, научи!..

Разве откажешь, когда слышишь такую просьбу. Он ловко пробивает ею брешь в моих педагогических усилиях…

— Хочу на плечи! — просится Саша. Я сажаю его на правое плечо. — Не так! — говорит он. Пересаживаю на левое, потом — на шею.

— Не так, не так! — кричит он, в глазах слезы, обида непонимания в голосе.

Никак не могу уяснить себе, что ему надо, отчего он плачет. Утешаю его… Оба огорчены…

…Играет, играет Саша и вдруг спрашивает:

— Папа, ты здесь?..

Или к Галке:

— Мама, ты здесь?..

Что он, не уверен в реальности мира? Или собственная «зыбкость» заставляет проверять наличие надежных папы и мамы? Или надо понимать так: папа, ты со мной? Не отвлекся? Не ушел в свои взрослые дела?

«Почемучка» он, как и положено в таком возрасте. «Почему то», «почему это» — бесконечная цепь взаимосвязанных «почему». В трамвае или электричке люди переглядываются и улыбаются, слыша его вопросы. Относительно себя самого тоже сплошные «почему».