Сергей Иванов - Где ваш дом, дети?..

Вот Сережа сочинял сказку, вот с удовольствием пел песню кукушонка — и вдруг утащил баночку поливитаминов и все их съел за один присест. Потом он маялся, чесался, покрылся красными пятнами. А я недоумевал, зачем ему нужна была эта кража? Ведь поливитамины и так дают им каждый день — всему отряду, в возрастных дозировках. Или это обычная детская логика: одно-два драже — малое благо, а целая баночка — большое благо? Или сработал комплекс ущемленности, обделенности, который есть в любом детдомовце? Дай-ка я компенсирую себе то, чего мало…

Я ни слова не сказал Сереже в осуждение, не бранил его, и он продолжал ходить ко мне как ни в чем не бывало…

Ленка прибежала, глаза большие.

— Сергей Иванович, у Наташи кровь идет!

— Откуда?

— Откуда, откуда!.. Все трусы в крови, неужели непонятно, откуда.

— Веди ее сюда…

Ленка исчезла и вернулась вместе с подругой. Я вспомнил недавние Наташины жалобы, расспросил ее, подумав сначала о травме или почечном заболевании. Наташа себя чувствовала хорошо, и я быстро отбросил мысль о болезненной причине кровотечения. Девочке одиннадцать лет, и у нее впервые в жизни началась менструация. Поскольку мамы у Наташи нет, мне пришлось вместо мамы объяснять, в чем тут дело. Я ей рассказал о взрослении, о превращении девочки в девушку. Рассказал, как себя вести в такие тревожные дни.

— Значит, дети будут? Не хочу!.. — очень эмоционально воскликнула Наташа после моего рассказа.

И я ей терпеливо говорил о великом женском деле — рождении детей. И о любви.

Когда замолчал, увидел по девчонкам, что они прониклись полным доверием ко мне.

Ленка:

— Нам мальчишки говорили, что мы рожать будем. Но ведь это больно, когда из живота ребенка достают. Да, Сергей Иванович?

Наташа:

— Дети тогда бывают, когда мужчина и женщина вместе в постели? Да, Сергей Иванович? Или тогда, когда они поцелуются?..

И я снова говорил им о любви как о самом светлом чувстве. И думал о том, что детдомовских детей мещанская молва обычно представляет как «все познавших» и «испорченных». А они, в массе своей, просто дети, обычные дети, вопреки любой дурацкой молве…

Многие наши ребята — воришки и попрошайки, я неоднократно в этом убеждался. Они набиваются в кабинет с какими-то жалобами и не уходят после оказания им помощи. Один прилипает к стеклянному шкафчику с лекарствами и как бы невзначай заглядывает в него. Другая лезет в пенал, где опять же всякие медикаменты. Третья роется в бумажках на столе, четвертый вытягивает фломастер из карандашницы, пятый что-то отвинчивает от зубоврачебного кресла, шестой… — да где уж мне уследить за шестым.

Если я прикрикну, начну совестить, они делают послушные лица, но глаза их остаются лукавыми. Они начинают канючить, если видят, что стащить невозможно.

— Сергей Иванович, дайте мне эту бутылочку! Ну пожалуйста!..

— А мне — этот бинтик! Дайте, жалко, что ли!..

Бывает, я сдаюсь. Тогда они уходят довольные. Но если они клянчат что-то невозможное (например, мой стетоскоп), тогда я, конечно, держусь. Но и они, если заведутся, остановиться уже не могут. Ноют и ноют, словно комары над ухом. Берут меня измором. В таких случаях я терплю долго, а потом, чтобы не вспылить, беру очередного попрошайку за плечи и мягко вывожу из кабинета…

Моя докладная главврачу больницы о неправильной выписке ребят из стационара дала хорошие результаты. Заведующая детским отделением не только стала присылать правильные выписки, но и переписала старые некачественные. Я рад и за себя — можно лучше заботиться о ребятах, — и за коллегу: ведь я посчитал было, что ей на это наплевать…

— Все меня ругают, — говорит Димка-восьмиклассник. — Но не такой уж я плохой! Меня даже усыновить хотели…

— А почему не усыновили?

— Очень старые были. Своих детей не завели, а я им понравился. А все отговаривать стали. Сказали, что они мучиться будут…

— Из-за этого не взяли?

— Из-за документов. Старикам сказали, что они выгоду ищут.

— Как это? И откуда ты знаешь?

— Да сами они говорили. Приходили извиняться… Одни сказали, что им надо квартиру побольше. Другие — что они себе домработника хотят. А третьим показалось, что старики из ума выжили. И направили их… ну, к этим врачам…

— К психиатрам?

— Ага. А им там справку, что они нормальные, почему-то не сразу выдали. Из-за этого дед в больницу попал. В сердечную. А бабка ухаживала за ним.

— А потом?

— А потом извиняться приехали. Мне костюм новый подарили. Красивый. Они вообще-то добрые…

Димка грустнеет на минутку и тут же стряхивает с себя грусть, снова становится бесшабашно-разболтанным.

А я думаю, почему не поверили в доброту стариков те, кто гонял их за бумагами? Почему искали корыстный интерес в бескорыстном решении бездетной пары? Разве доброта требует оправдания, обоснования? Разве нужно ее доказывать как некую сомнительную теорему? Разве так ее много, чтобы топтать ее и глумиться над ней?..

Наташино признание почти совпало с Димкиным. Закон парных случаев. Вообще я заметил, что добиваться откровенности не надо, не надо напрашиваться на нее и вызывать ее искусственно. Ребячья откровенность всегда проявляется вдруг, невзначай, внепланово…

— Меня брали в дочки, — рассказывает Наташа. — Папа был директором магазина, мама — переводчицей. Они богатые очень. Все блестит, и ничего трогать нельзя. У меня в комнате гарнитур стоял. Я его взяла и обклеила любимыми картинками, которые из детдома принесла. Мама просила-просила, чтобы я их соскоблила, но я не послушалась. Потом стали ко мне девочки прибегать. Уроки делали, играли. У меня всегда друзей много. А маме с папой это не нравилось. К ним-то самим никто домой не ходил. Только в ресторане веселились… Я вообще-то непослушная была, это точно. Но разве можно сразу начинать их слушаться! Пусть бы сначала показали, что в самом деле меня любят! Они, пока ходили в детдом, были добрые. А как привели меня в свою квартиру, только распоряжались. Поди туда, принеси то, сделай это. Как в сказке! А я ведь свободный человек, правда?..

Наташа говорила агрессивно, готовая на меня накинуться, если хоть как-то возражу. Я слушал и словно бы видел ее за спиной всех детдомовцев. Они часто мне казались бездушными, колючими. Но их ли надо винить в этом? Они заледенели, они обросли не колючками, а сосульками. Терпение и тепло, тепло и терпение нужно им. Но легко ли дать это? Мы-то, взрослые, разве сами не позвякиваем на ходу? То ли это монетки звенят в наших кошельках, то ли льдинки — в наших сердцах…

Было назначено производственное совещание. Я немного опоздал. Уселся в переднем ряду и стал слушать. Незнакомая женщина зачитывала анонимное письмо, направленное против директора. В нем низменно трактовались отношения директора с педагогинями.