Сергей Иванов - Где ваш дом, дети?..

Пробовал их критиковать. Говорил, что не дети для них, а они для детей. Но как об стену горох…

Ленка, смешно шевеля губами, расхваливает свою воспитательницу.

— Она такая молоденькая, такая красивенькая! Я прямо влюбилась в нее. А как одевается! Джинсы и сапоги американские, кофточка японская. Неужели и я так смогу, когда вырасту?.. На сапогах подковки. Идет — издалека слышно. А какая смелая! Рассказывала, как пристали хулиганы. Она одному подножку, другому подсечку, третьего сумкой по голове. Бац, бац, бац… Даже папа с мамой ее боятся. Как она скажет, так тому и быть. У нас в отряде Петька попробовал ее не послушаться. Она за это такое ему устроила — не рад был. Все увидела: и уши его лопухами, и ногти обгрызенные, и спину сутулую, и нос мокрый. Так ему и надо…

На следующий год она собирается девочку маленькую родить. Уйдет от нас. Так жалко, так жалко. Я, наверное, заплачу, когда она уйдет. А может, и не буду плакать. Может, снова придет молоденькая и красивенькая…

…Добился от СЭС предписания устранить все наши канализационные и прочие прорехи к определенному сроку. Если предписание не будет выполнено, детдом обещают закрыть…

Подходя к детдому, увидел: Сережа сидит на подоконнике третьего этажа, свесив ноги наружу.

— Сергей Иванович! — закричал он сверху. Видимо, это значило: «Полюбуйтесь, каков я молодец!..»

— Сережа, не надо так сидеть! — сказал я спокойно и пошел к входной двери.

— А я не сижу! — крикнул Сережа.

Я поднял голову и обомлел. Он спрыгнул с подоконника и теперь то ли стоял, то ли висел спиной ко мне. Мгновением позже я заметил, что ноги его упираются в небольшую выемку в стене.

— Забраться внутрь-то, наверное, не сможешь? — сказал я насмешливо. — Втаскивать на веревке надо?..

— Смотрите! — крикнул Сережа и с кошачьей ловкостью оказался снова на подоконнике. Затем он спрыгнул в коридор, не удостоив меня больше ни возгласом, ни взглядом. Видимо, решил, что я не способен оценить его «класс».

Облегченно вздохнув, я потянул на себя входную дверь…

Говорил уже, что, по-моему, больше всего страдают от недостатка внимания, ласки, теплоты девчонки-первоклассницы. Им больше других нужно, чтобы кто-то их просто жалел. Я пытаюсь это делать — поглажу по голове, привлеку к себе, шепну что-нибудь ласковое на ухо. Им нравится. У них стало привычкой — забегать ко мне каждый день после занятий. При этом четко соблюдают «мотивировки» — каждая обязательно на что-нибудь жалуется. Я с ними поговорю, развеселю — и тогда они шумливой стайкой летят в свою спальню.

А тут вдруг устроили игру. После уроков по одной крадутся по коридору, тихонько стучатся в дверь — словно синичка клювиком, — и убегают на цыпочках, и возбужденно шепчутся неподалеку. Мне отчетливо слышно, как они хихикают, — ждут, видно, что я буду выскакивать из кабинета после каждого стука. А я не выскакиваю, работаю с диспансерными картами и улыбаюсь. Я понимаю, что эта игра не пустое озорство, а как бы знак внимания с их стороны.

Дав им натешиться, распахиваю дверь, зову их, и они влетают с визгом и смехом и хвастают друг перед дружкой, как они ловко подкрадывались и как быстро убегали, чтобы я не поймал…

Нам сто рублей в месяц дается на лекарства. То есть по полтиннику в месяц на каждого из двухсот воспитанников. Конечно, этого недостаточно — лекарства дорогие и болеют ребята часто. Кто утверждал эти нормативы, откуда они взяты, с какого потолка, не знаю. Покупаю на свои те, что подешевле — зеленку, альбуцид, — и приношу в детдом. Но на мою зарплату не разбежишься — сто двадцать рублей при стаже пятнадцать лет. Приходится бегать в больницу и там, во взрослом отделении, выклянчивать медикаменты у знакомой медсестры. Она дает, как человек совестливый, но при этом нарушает свои, больничные, правила. Мне ее подводить неохота, но без ее подмоги, без ее «подачек» обойтись не могу. Вот и хожу к ней, вот и подталкиваю на совершение очередного должностного проступка. Но не считаю себя виноватым. Тот виноват, кто нам так запланировал и подтолкнул к подобному поиску обходных путей.

Ленка со своими длинными прямыми волосами выглядит модно и красиво. Невольно ею любуюсь. Но вот она с моей помощью снимает сапоги, и я перестаю любоваться, начинаю ее ругать. Потому что она в резиновых сапогах на босу ногу. И ноги у нее немыслимо грязные. И грибок между пальцами.

Высказываю ей все, что думаю. Заставляю ее помыть ноги. Обрабатываю места, пораженные грибком.

И тут она сообщает сногсшибательную новость. Ее мама хочет вернуть себе родительские права и забрать Лену из детдома.

Радуюсь вместе с ней и выспрашиваю подробности. Ленкина мама сильно пила, буянила. Потом ее послали на лечение и «подшили ампулу под кожу». Ленка ее «воспитывала», когда ее выписали, — просила больше не пить. Сейчас маме осталось оформить всего одну какую-то бумагу. А потом они с Ленкой пойдут в суд — там будет решаться вопрос о возвращении женщине родительских прав…

Радуюсь вместе с Ленкой, и мне даже не верится — редко бывают подобные истории. Приглядываюсь к Ленке — нет, по ее виду нельзя усомниться в ее искренности.

Мы глядим друг на друга, улыбаемся и поем во все горло песню из нашей сказки, которую мы сочиняли вместе:

И пока звучит песня, я вспоминаю свою авантюрную поездку по родителям. Неужели мой визит сыграл все-таки какую-то роль в решении Ленкиной мамы?..

Зинаида Никитична сердитая, хмурая. Посматривает на меня с неудовольствием. Чего, мол, копаешься, осматривай ребят поскорей. Сегодня, видимо, ей не до разговоров.

Я так и спрашиваю «в лоб», когда ее ребята уходят в баню.

— Не до разговоров вам сегодня, Зинаида Никитична?..

Она встряхивается, будто муха укусила.

— Заметили, что злая? Правильно. Поговорила с директором по душам и с его гвардией. Надоел их апломб. Ни гласности у нас, ни демократии. Так и сказала… Всё втихаря, рука об руку с подхалимами. А мы, которые не приближены, обо всем узнаем в последнюю очередь. Да и то не от директора, а от той «сороки», что «на хвосте приносит». В демократию-то он хоть пытается играть, потому что иначе ему не прожить сегодня, но его игры шиты белыми нитками. А уж гласности у нас никогда, видимо, не будет. Виноваты, между прочим, и мы. Привыкли молчать. Я вот выступила, а теперь маюсь. Боюсь последствий. Хотя какие могут быть последствия? Нет, лучше промолчать в другой раз, не соваться. Так решила…

— Потому и злитесь, что так решили?

— А вам-то прямо все надо знать!.. — с досадой сказала и ушла…

Димка — человек сердитый. Вернее, не так. Ему нравится быть сердитым и умным в моем кабинете. Там, за моей дверью, он озорует и учителей изводит не меньше, чем другие восьмиклассники. А здесь…